Отец Иоанн Кронштадтский

Весть о том, что о.Иоанн будет служить в кафедральном соборе, быстро облетела город. С раннего утра 5 июля народ массами начал собираться на соборную площадь.

Описать, что делалось в народе, невозможно! Такие моменты не описывают, а чувствуют...

В 7-м часу за о.Иоанном приехал сам губернатор. Батюшка уже был на пристани с народом. Утреню и вслед за нею литургию – конечно, при огромном стечении народа – он совершал в соборе, в сослужении десяти священников; а по окончании литургии – молебствие на особо устроенном помосте среди площади.

Выход на площадь снова напомнил что-то библейское. Это было умилительное, чудное зрелище: бедные и больные бросились к ногам о.Иоанна; матери со слезами умиления поднимали на руках своих детей; дети простирали к нему руки; все взывали к избраннику Божию о помощи и утешении.

Отец Иоанн, видимо, сильно возбужденный и как бы приподнятый над уровнем обычного состояния духа после высочайших моментов живого, сердечного общения с Богом через умиленную молитву, исполненный Духа Святого от теснейшего общения с Ним в таинстве искренно совершенной им Евхаристии (Причащения), предстоял народу в величии бесхитростной прямоты веры, в неотразимой обаятельности небесной чистоты и в могуществе всепобеждающей силы Божественной любви!

Это был момент, наиболее ясно и наглядно показывавший, в чем кроется сущность и сила неотразимого обаяния сего молитвенника Церкви Христовой и почему таким естественным является повсеместное, не иначе как восторженно-умиленное всенародное преклонение пред этой могучей христиански-нравственной силой. Этот момент достоин того, чтобы на нем остановиться, – хотя слово человеческое здесь является бессильным.

Отойдя от алтаря Господня, где о.Иоанн только что пребывал в личном, живом общении с Верховным Личным Существом, он казался явившимся из иной страны, страны Света и Правды, Милости, Любви и Добра.

Глядя на истинного Божия служителя в этот момент, всякий беспристрастный человек видел, что это был... просто истинный человек, посланный Богом в мир грешных и скорбных людей; весь прозрачный в детской чистоте; доверчивый, благожелательный, любвеобильный; но сильный и твердый в своей чистоте.

На нем был отпечаток того Личного Духа, Который с кроткою любовию, но вместе и с властным спокойствием свободно взирал через него на мятущуюся в грехах и скорбях, в земных заботах и вожделениях толпу людей; людей, удрученных бременем самохотных стремлений, но теперь склоняющихся пред обилием духовного света и величием нравственной силы, и ищущих – лишь как милости – прощения и освежения, утешения и подкрепления.

Пред народом стоял живой, от людей взятый и ограниченный – как и всякий человек, но – более других очищенный искренним покаянием, искреннею верою, искренним принятием от Церкви таинства и молитвы при чистоте жизни – образ Того, Кто сотворил по Своему Образу и всякого человека.

Казалось, этот человек указанными очистительными средствами как бы стряхнул пыль земного и плотского мудрования и, поправ гибельное лукавство безрассудных сомнений, выступал пред всеми с расширенным умом и волей. Он ввел указанными средствами в свой духовный мир новое положительное и светлое содержание, сделавшее его человеком в лучшем, преимущественном пред многими другими, смысле этого слова, более отображающем в себе Бога, избранным сосудом Его благодати и силы. И в то же время сколько в нем было глубокого смирения, доброты и милосердия ко всем!

– Здравствуйте, братья и сестры! – говорил он. – Здравствуйте, отцы, матери и дети! Здравствуйте, друзья!

Вы, – как бы слышалось в этих обращениях, – вы те же образы Того же общего нашего Отца, Личного, Свободного Бога! Да! Эти ласковые слова – «отцы, матери, братья, сестры и дети» – прозвучали в совести многих и многих людей, как бесподобный по кротости, но могучий по силе глубокий призыв к братству и родству в Боге любви, чистоты и правды; как упрек к царствующему в мире, внутренно разъединяющему людей греху и рабству страстям, которые лишили эти слова (братство и родство) в устах людей истинного их содержания, оставив лишь форму.

Когда о.Иоанн говорил это народу, в его огненных, но отечески-добрых глазах и в каждом его движении сквозил пронизывающий душу свет, сноп лучей...

Этот взор не всякий мог выдерживать; а равнодушным оставаться не мог никто: слезы и крики народа христианского и нехристианского (пишущий эти слова был еврей. – М. В.), служили тому доказательством... Отец Иоанн торопливо, но отечески-нежно ласкал и как бы принимал к своей чистой душе эти многочисленные образы Божии, «братьев и сестер» всем от души благожелал, всех благословлял; бедным отдавал то, что ему приносили на молитву и поминовение.

Это была картина истинного христианства, созданная не вновь, – и не впервые совершающаяся пред глазами людей, а уже – в миллионный раз воспроизводимая воочию миру от начала христианства чистыми душами искренно живших и живущих в Боге людей.