Отец Иоанн (Крестьянкин)

И всё же приказ о ликвидации монастыря был подготовлен. Согласно бытующей в Печорах легенде, сам Хрущёв, посетив монастырь летом 1964 года, на прощанье якобы сказал наместнику: «Извини, отец, придется твою лавочку закрывать. Спасибо за прием. Жди бумаги из Москвы». Бумага с приказом «монастырь закрыть, имущество передать городским властям, а самим идти на все четыре стороны» пришла 8 октября. Но о. Алипий в присутствии братии сжег документ на свече, а в ответ на ужас присутствующих коротко ответил: «Сам он сгорит». На следующий день в газетах появилось сообщение о снятии Хрущёва с должности… Но это всё же хоть и красивый, но апокриф. Архимандрит Нафанаил был свидетелем другого события — прихода высокой делегации в кабинет наместника. О. Алипий, ознакомившись с приказом о закрытии монастыря, некоторое время молчал, а потом негромко произнес:

— Лучше я буду вторым Корнилием, но монастырь не закрою. — И бросил постановление Совета министров СССР в горящий камин…

Присутствующие остолбенели. Закрыт монастырь не был.

Еще о. Алипий славился своим юмором — когда надо, мягким, когда надо — резким и язвительным. Так, когда экскурсанты расспрашивали его об ужасной жизни монахов, о тех страданиях, которые они испытывают, наместник отвечал: «Слышите, из храма доносится пение, монахи поют? Ну вот, если бы плохо жили — так не пели бы». А на ехидный вопрос какого-то финского коммуниста, почему космонавты во время полетов не видели Бога, заметил: «Так вы ведь тоже в Хельсинки сколько раз бывали, а президента небось ни разу не видели».

Юмор наместника распространялся и на высоких советских чинов. Однажды в монастырь нагрянула финансовая проверка. Но комиссию о. Алипий развернул с порога словами:

— У меня только один начальник — архиепископ Псковский и Порховский владыка Иоанн. Езжайте к нему за разрешением. Без него — никаких финансовых проверок.

Через несколько часов из Пскова позвонил владыка Иоанн с приказом пустить комиссию в монастырь. О. Алипий ответил:

— Звонок к делу не пришьешь, владыко. Пришлите мне телеграмму.

Телеграмма пришла, а следом вернулась и торжествующая комиссия. Но о. Алипий тут же поинтересовался:

— Скажите, пожалуйста, а вы коммунисты?

— Да, в основном коммунисты.

— Значит, коммунисты? И получили благословение у Псковского архиепископа?.. Да-а… А пошлю-ка я эту телеграмму, пожалуй, в обком партии, чтобы там разобрались с вашим моральным обликом…

Комиссию словно ветром сдуло. Но через некоторое время она опять вернулась — проверку-то надо произвести.

— Кто вас уполномочил? — поинтересовался на этот раз наместник.

— Народ, — бодро ответил один финансист.

— Тогда мы на службе попросим вас выйти к амвону и спросим у народа, правда ли, что он вас на что-то уполномочил.

— Нас уполномочила партия, — быстро поправился другой финансист. Но и на это у о. Алипия нашелся достойный ответ:

— А сколько в вашей партии человек?

— Двадцать миллионов.

— А в нашей Церкви — пятьдесят миллионов. Меньшинство большинству диктовать не может. Всего хорошего…

В другой раз, во время визита в монастырь союзного министра культуры Екатерины Фурцевой, о. Алипий стоял на балконе настоятельского корпуса. Зная о презрительном отношении министра к Церкви, архимандрит подчеркнуто не встречал визитершу и не общался с ней. Видимо, уязвленная этим, она с Успенской площади прилюдно обратилась к наместнику с вопросом:

— Иван Михайлович, разрешите узнать, как вы, художник, образованный человек, оказались здесь, в компании мракобесов?

— Вы, наверное, знаете, что я на фронте артиллеристом был и до Берлина дошел? — вопросом на вопрос ответил с балкона наместник.

— Допустим, знаю. Но тем более удивительно, что вы, советский человек, орденоносец, фронтовик…

— Так вот, — перебил министра в юбке о. Алипий, — дело в том, что мне под Берлином… оторвало. Так что ничего не оставалось кроме как уйти в монастырь.

В ответ Фурцева негодующе развернулась и чуть ли не бегом бросилась по Кровавой дороге вверх. За ней поспешила багровая от румянца свита. А о. Алипия немедленно затребовали в Москву для объяснений. Но тот заявил, что ему задали конкретный вопрос — почему он оказался в монастыре. Вот он и объяснил — на понятном для гостей языке. Удивительно, но и этот случай своенравному наместнику сошел с рук!..

А настоящую причину своего ухода в монастырь о. Алипий как-то объяснил Савелию Ямщикову: «Война была такой чудовищной, такой страшной, что я дал слово Богу: если в этой страшной битве выживу, то обязательно уйду в монастырь. Представьте себе: идет жестокий бой, на нашу передовую лезут, сминая всё на своем пути, немецкие танки, и вот в этом кромешном аду я вдруг вижу, как наш батальонный комиссар сорвал с головы каску, рухнул на колени и стал… молиться. Да-да, плача, он бормотал полузабытые с детства слова молитвы, прося у Всевышнего, Которого он еще вчера третировал, пощады и спасения. И понял я тогда: у каждого человека в душе Бог, к Которому он когда-нибудь да придет…»

Память о войне для отца наместника была свята. Однажды за завтраком он заговорил о гонителях православия: