Отец и сын

— Давай, земляк, пододвигайся сюда ближе. Ужинать будем, — пригласил Тереху очкастый.

— Ужинать — не дрова рубить, — засмеялся Тереха и встал, чтобы сходить к обласку за своим припасом.

Очкастый понял его намерение, остановил:

— Куда ты, земляк? У нас тут еды на пятерых хватит.

— А у меня стерлядочка копченая имеется.

— Копченая стерлядочка — это неплохо! Очень даже неплохо! Может, Иван Денисыч, по такому случаю бутылочку выставишь? — ухмыльнулся очкастый, взглянув на своего приятеля.

— Так и быть! Берег на случай простуды, — сказал тот и, что-то бурча себе под нос, извлек из мешка бутылку водки.

Тереха сходил за своим припасом и, раскладывая копченую стерлядь, кивнул с улыбочкой на бутылку:

— Расстарались где-то товаришочки. По нонешним временам эту штуку днем с огнем не найдешь.

— Как-никак при торговом деле мы. А в дорогу без этого нельзя. Дождь ли промочит, усталость ли сморит, ветром ли прохватит — лучшее лекарство.

Очкастый ловким ударом ладони по дну бутылки вышиб пробку и щедро разлил всю водку до капельки по кружкам. По ухватке чувствовалось, что он был большой мастер выпивки и, по-видимому, не скупердяй. Тереха заметил, что в его кружку очкастый налил нисколько не меньше, чем в кружки приятеля и свою. Выпили, закусили. Тереха давненько уже не выпивал и сразу почувствовал, как по всему телу разлилось приятное, возбуждающее тепло. «Скажи ты на милость, как фартануло! Ночую не один, с людьми, да еще водочкой угостился… Вот вернусь в коммуну, будет что рассказать мужикам», — испытывая какую-то тихую радость и умиление, подумал Тереха.

— А вы, мужики, в Парабели сейчас были? — спросил Тереха, сокрушая своими крепкими зубами стерляжьи хрящи.

— А как же! Почти неделю прожили, — ответил очкастый.

— Волком партии там, на месте? Не разъехался никуда? — вспоминая опасения Бастрыкова, поинтересовался Тереха.

— А тебе зачем он, волком-то?

— С важным пакетом я от нашего председателя Бастрыкова еду, — сказал Тереха и как бы в доказательство своих слов погладил себя по груди, где у него во внутреннем кармане верхницы лежал конверт, адресованный в Парабельский волостной комитет партии.

— Волком на месте! На днях мы у них были, насчет открытия факторий разговоры вели, — сказал очкастый, аппетитно похрустывая хрящами Терехиной стерлядки.

— Это хорошо, значит, быстрее вернусь.

— А что у вас за пожар такой случился? Народ из коммуны разбегается? — с усмешкой спросил очкастый.

Его усмешка больно уколола Тереху, и он, с укором взглянув на очкастого, с гордостью в голосе сказал:

— Наш народ из коммуны никогда не разбежится. Не для этого собирались.

— Тогда зачем вам волком и губком? Что вы, сами безрукие? — с каким-то затаенным вызовом в голосе спросил очкастый.

— Не безрукие мы, а законы советской власти пуще глаза блюдем! — воскликнул Тереха и вкратце рассказал, что беспокоило партийную ячейку.

Очкастый и его приятель слушали Тереху, обжигаясь о горячие кружки, пили чай, изредка переглядывались. Когда Тереха кончил рассказывать, очкастый с сочувствием в голосе сказал:

— Вот теперь и нам понятно, земляк, зачем вам волком нужен. В добрый путь! Нашим факториям от этого Порфишки тоже, кроме мороки, ждать нечего.

Очкастый угостил папиросой Тереху и своего приятеля и, молча посмотрев на небо, предложил:

— Давайте укладываться на покой. До рассвета не так уж долго осталось.

— Давайте, — с готовностью согласился Тереха. Хмель все сильнее его захватывал. Отяжелели веки. Глаза то закрывались, то открывались. Клонило набок.

Приятель очкастого собрал свой припас, сложил в мешок. Тереха проделал то же самое. Потом очкастый подбросил в костер дров и лег на плащ. Тереха расстелил свой зипунишко с другой стороны костра и, ощупав, на месте ли пакет, тоже лег. Уснул он мгновенно и крепко, без всяких дурных предчувствий.

Наползли тучи, скрыли звезды, темь стала еще плотнее. Пригас и костер. Пламя уже не прыгало. Не рвались ввысь красные языки. От жарких углей растекалось тепло. Мужчина в очках поднялся, осторожно вытащил из кармана наган и, наставив его в Терехин висок, два раза выстрелил. Тереха дернулся всем телом раз-другой, захрипел, вскинул руки и замолк. Очкастый вытащил пакет из-под рубахи убитого, подошел к огню, разорвал конверт. Тот, который был без очков, бросился к реке, вытянул Терехин обласок на берег, разрубил его на части и сложил на костер. Снова запрыгало пламя, острые угольчатые концы его взлетели к макушкам деревьев, осветили берег.

Когда чуть рассвело, очкастый с приятелем потащили Терехино тяжелое тело в глубь леса. Там в окружении густого черемушника находился глубокий, но неподвижный, покрывшийся плесенью омут. Труп столкнули в воду, придавили его сырой, тяжелой корягой. Сюда же, в омут, бросили старый дробовик, выданный Терехе со склада коммуны.

— Какой случай, Иван Денисыч! Все планы Бастрыкова теперь у нас в руках. — Мужчина сдвинул очки на лоб, посмотрел на приятеля круглыми коршунячьими глазами.

Тот хмыкнул в ответ, сел на корточки, принялся мокрым песком оттирать с рук Терехину клейкую ярко-алую кровь.

Глава десятая