Отец и мать

– Вот и славненько, вот и молодцом! – запотирала Лосева в удовольствии руками. Однако тут же насторожённо замерла и остро сощурилась: – А чего так побледнела, с лица спала? В секунду то краснеешь, то бледнеешь. Хм! – И, помолчав, с заговорщической веселинкой полушёпотом спросила: – Уж не беременная ли ты, голýба моя? Потому-то, видать, и отбрыкиваешься ногами и руками от должности. И как я, старая дура, не догадалась. Шепни-ка на ухо! Свадебка, поди, не за горами, а?

– Не беременная я, – без промедления, но вязко-тяжело, с каким-то неожиданным препятствием в горле выговорила Екатерина, не умея скрыть досады. – Позвольте я пойду: читатели ждут.

– Конечно, конечно, Екатерина Николаевна. Уж вы на меня, старуху, не обижайтесь, что полезла в душу без спроса.

– Я не обижаюсь. Читатели ждут.

– Да, да, читатели, – задумчиво и нежно смотрела заведующая вслед уходившей Екатерине, тоненькой, но напряжённо тугой станом, с косой толстой, которая крупными змеиными витками лежала на затылке и предплечье. – Молодая, красивая, умная. А душой почему-то хворая, как пожилая. Эх, слабая пошла молодёжь: всё чего-то раздумывает, томится.

Дома вечером Екатерина молилась перед своим маленьким иконостасом, но полно молитва не вызревала: нужные слова застревали в груди, а если и пробивались, то во фразах спутывались в разноречицу, в несподручный словесно-нитяной клубок. Душу свою ощущала тяжело пропитанной горечью. И снова, уже подзабываемый, всё тот же коварный вопрос вылез перед глазами души: как жить? «Какая я, оказывается, слабая. Но нередко думаю о себе, что то смогу, другое смогу. Но ничегошеньки я, баба мокроглазая, не смогу!»

– Господи, помилуй, – только и могла произнести с отчётливостью.

Вскоре Лосева ушла на пенсию и, как и сулилась, предложила в высоких инстанциях на своё место Екатерину. Для собеседования и согласования вопроса Екатерину вызвали в отраслевой отдел районного уровня. Не дослушав лестных слов о себе, которые начальница отдела с елейной важностью вычитывала из многостраничного представления Лосевой, отказалась простыми, тихими, но отчётливо прозвучавшими словами:

– Простите, не могу.

Начальница отдела медленно приподняла глаза от бумаги и длинно посмотрела на Екатерину глазами, которые перестали смаргивать.

– Э-э-э. То есть в каком смысле не можете? – И приопустила взгляд к животу Екатерины.

– Простите, не могу.

– То есть, надо понимать, на какое-то время не можете?

– Простите, я могу идти?

Женщина молча развели руками, немо, как рыба, пошевелила губами, всё не имея возможности сморгнуть.

Библиотека шушукалась, обсуждая поступок Екатерины. Однажды она за своей спиной услышала: «Странная». «Что ж, – подумала Екатерина, – странная, странница – однокоренные слова. Значит, корень жизни и судьбы моей такой».

Вызвали её и в партком отдела культуры. Какая-то маленькая, щупленькая, но с высоко взбитой хохлом причёской дама, сидевшая под массивными портретами Ленина и Сталина, с нетеатральной, а вполне органичной, строгостью спросила:

– Вы отказались от должности заведующей?

– Я.

– Вы беременная?

– Нет, я не беременная.

– Может, боговерная какая-нибудь?

– Нет, я не боговерная… какая-нибудь.

– С виду солидная, крепкая девка и, кажется, не глупая.

– Зачем вы грубите?

– Ах! извините. Свободна!

– До свидания.

– Нет уж, любезнейшая, свидания нам с тобой больше не надо. У партии и народа достаточно здравомыслящих людей.

– Прощайте.

– И прощать мы тебя не собираемся.

– Извините.

– А вот из вины, если созреешь, желаю тебе выбраться. Да поскорее. А то – скатишься, завязнешь в своём тёпленьком мещанском болотце.

На секунду-другую они встретились глазами, и обе не смогли выдержать этого хотя и не театрального, но серьёзного тона, – у каждой на губах распустилась, как цветок, улыбка.

«Суета сует их жизнь, – думала Екатерина, возвращаясь из райкома. – Как они не понимают? А может быть, понимают, да выгодно притворяться? Но – до коле?»

А вокруг – весна, март, солнце, небо, лужицы, – природа снова не обманула людей: как должна была наступить весна, так она и наступила своим извечным чередом. Вчера и ещё нынешним утром мороз хрустел в воздухе, под ногами трещали наледи февральских оттепелей, а сейчас – весна, настоящая весна. И никому не дано остановить её, поругав, настыдив: что, де, ты натворила, понаделала луж, всякой тут грязи, да и пахнешь ты нехорошо, – прочь из нашей жизни! Екатерина шла торопко домой, в своё привычное одиночество, в свою намоленную тишину, и улыбалась, так думая о весне и людях.

«Странная. Странница. Страница. Страна. Сторона. Стороной. Посторонняя…» – на ходу любовно, но напряжённо играла она словами, и чаянно и нечаянно находя для себя смыслы, приметы, знаки. Они, догадывалась, всегда нужны человеку, чтобы жить своею жизнью, чтобы ровно дышать, чтобы ощущать в себе эту желанную, таимую ото всех мягкую силу ежесекундного сопротивления тому, чего ты не хочешь или уже не можешь принять в свою судьбу, в своё сердце.