Отец и мать

– Мамá, присмотрись к Кате: видишь, на её губах – улыбка? Я же тебе говорил, что она стала постоянно улыбаться, что бы ни случилось. Как Мона Лиза. Не улыбается – светится. А если улыбается, значит, счастлива. Светится счастьем, как порой пишут в романах. Правильно я истолковываю, товарищи женщины? И сообщаю вам по секрету: счастлива оттого, что я у неё есть. Правильно, Катя?

– Ты мне зубы-то не заговаривай, – двор иди мети.

– Слушаюсь и повинуюсь!

Когда Леонардо вышел, Софья Ивановна снова прислонилась к Екатерине:

– Катенька, а может, тебе взять отказничка в роддоме? У меня есть знакомая акушерка, зав отделением, – устроит по высшему разряду. – Глянув на входную дверь, склонилась к самому уху невестки: – И знаешь, Катенька, как можно провернуть: ты будто бы забеременила, я сыну наговорю с три короба про эти наши женские дела, – он ничего и не поймёт, запутается. Ты только знай – ешь больше, полней на глазах, а уж я втолкую ему правильные мысли. Потом положим тебя в роддом, этак на месячишко, скажем: на сохранение. Непонятно будет и вовсе: есть ли у тебя живот, нету ли. Оттуда выйдешь с ребёночком. Леонардо не догадается ни о чём. Будем знать только ты да я. Да та акушерка. У меня и в ЗАГСе есть добрый знакомый: оформит правильные документы за небольшое вознаграждение. Вот для вас и наступит полное счастье! Согласна?

Екатерина молчала и, как нравилось ей, смотрела в окно, с необидным для собеседницы лёгким полуоборотом головы. А за окном они же – дали её иркутные и ангарские, распахивавшиеся, что нередко чувствовала Екатерина, во всю Сибирь, а может быть, и во всю Россию.

Софье Ивановне показалось, что не Екатерина произнесла, а откуда-то со стороны донеслось:

– Но как же она?

И ещё послышалось, но вроде бы издали, не с улицы ли, не от этих ли просторов:

– Но как же он, её кровиночка?

И ещё, но уже и вовсе из каких-то глубоких далей – приглушенно, загадочно, сокровенно:

– А Господь Бог о них знает.

Софья Ивановна не сразу поняла – кто говорил, что говорил. А когда поняла, сказала:

– Уж не святая ли какая ты, Катенька?

Екатерина обернулась к ней, обернулась полно своим простым, красивым, освещённым летучей улыбкой лицом:

– Смотрите: до чего ловко Лео орудует метлой. Прогонят из лекторов – профессия уже имеется: не пропадём. – И даже вроде как подмигнула свекровке.

Софья Ивановна взяла её за плечи, пытливо и строго посмотрела в глаза:

– Ты любишь моего сына?

Екатерина тотчас ответила, ни на полсекунды не задержалась, ни на полдоли звука не сбилась, как недавно перед отцом Марком, когда он спросил её о том же самом; но тогда спросил не родной для Леонардо человек, сейчас перед ней – мать.

– Люблю.

И они, не сговариваясь, в едином распахе и порыве душ обнялись и взаимно склонились друг к другу головой. Обе всхлипнули, расплакались, не ведая и сами, чтó оплакивали, о чём грустили-печалились. И обе, не сговариваясь, обернулись к окну и молча, чуть всхлипывая стали смотреть вдаль.

Вошёл Леонардо, раскрасневшийся, пропотелый, весёлый. Екатерина и Софья Ивановна не оглянулись на него – всматривались в дали земли и неба.

– И двор промёл. И – за воротами. Требую награды!

– Вот твоя награда, – покачнула мать головой на Екатерину.

Леонардо разлохматил волосы, скривил рот, зашамкал, представившись, видимо, простаком-старичком:

– Не-е, энта награда шибко тяжёлша – не уташшу до дому. Мне бы чаво попроще – борща да рублик на опохмелку.

Но его юмор и артистизм остались неоцененными. Женщины по-прежнему смотрели в окно, вглядываясь в эти изумительно прозрачные, многообразные обличьями и окрасками раздолья. Слегка обескураженный, Леонардо пригладился ладонью и, встав за их спинами, обеих обнял за плечи:

– Что вы там такое увидели, многоуважаемые леди?

– Как что? Землю и небо, – ответила Софья Ивановна.

– Землю и небо? И – только? Они что, какие-то здесь особенные?

– Они всегда и всюду особенные, если иногда остановиться и присмотреться. Часто ли, Леоша, мы смотрим вдали, поднимаем голову к небу?

– Лично я рядом с Катей – каждый Божий день.

– Выходит, что у тебя теперь каждый день – Божий. А мы с отцом среди многоэтажек живём. Из дома утром прошли на работу в Дом пионеров по нашим старинным тесным улочкам, назад вечером вернулись тем же путём, снова заперлись в квартире. Ни земли, ни неба ясно не видим по жизни всей. Обретаемся в этом мире кротами в норах. – Помолчав, глубоко вобрала воздуха в грудь, пропела на выдохе: – Как хорошо у вас здесь, ребята! Так вот и живите – чтоб широко и чисто было в душе. А мы будем к вам приезжать и – смотреть вдаль. Чтобы совсем не превратиться в кротов!

Глава 38

Не часто, но наезживала в этот славный, не с ходу, но полюбившийся ей иркутный домик и сестра Леонардо с мужем Василием. Но поначалу Маргарита, случалось, говорила Екатерине в таком духе: