Отец и мать

Она молчала, тесня отвердевшие губы.

Неожиданно он подлез головой под мышку Екатерины, так что ей стало щикотно, и она чуть было не засмеялась и чуть было не сказала, как, случалось, говорила на своего надоедливо-ласкучего кота Гошку: «Брысь, липучка!» Но только лишь вздохнула и перевернулась лицом к стенке.

– Тебе, Катя, тяжело? И мне тяжело. Но – давай поговорим серьёзно: нам надо пожениться. Поженимся – и жизнь вдвоём, увидишь, станет легче и проще. Ты потому ранима, что одинока, что натерпелась, что поверила в свою несчастливость. А жизнь куда тривиальнее! Тебе нужна поддержка, просто поддержка. Тебе нужен рядом человек! О! ты не думай, что я беспочвенный утопист, какой-то неумеха, которого нужно жалеть и оберегать или – же гнать поганой метлой. Я вполне – вполне! – практичный, целеустремлённый. И – умею зарабатывать. Катя, повернись, пожалуйста, ко мне. Скажи, выйдешь за меня?

Она не повернулась. Молчала.

Спросил зябким, изменяющим ему голосом:

– Да ты меня любишь ли, наконец-то?

– Лео, дорогой, я хочу, чтобы ты был счастливым. Чтобы в твоей жизни состоялось так любимое тобою Возрождение. Чтобы тебя окружали красота, гармония…

Оборвалась, потому что хотела сказать «дети».

– К чёрту всякое там Возрождение с его музейными и уже мёртвыми красотами и гармониями! Мне нужна живая красота и гармония! То есть ты! Ты, ты, только ты! Скажи мне, наконец-то, просто, без пафоса: ты меня любишь?

Она молчала, вся зачем-то подавшись ближе к стенке.

– Я подозревал: не любишь! – Он с силой уткнулся лицом в подушку.

– Лео, ты мне дорог, – сказала она, не поворачиваясь, однако. – Очень дорог. Но я не могу и не буду спешить. Я действительно окружила себя правилами, мне действительно нелегко…

Он прервал, усмехаясь:

– «Я», «я» да – «мне», «мне»! Тоже, наверное, думаешь только о себе.

– Не обижайся… мой мальчик, – сказала она вкрадчиво и очень, очень ласково, так, как, кажется, ещё ни разу в своей жизни не говорила ни одному мужчине.

– Твой? Мальчик?

– Мой. Мальчик.

– Твой ребёночек, хочешь сказать?

– Угу, – полуобернулась она и «лисонькой» погладила его голову, лицом вмятую в подушку.

Его голос – бу-бу-бу:

– Ну, спасибочки: теперь у меня две мамы. Сколько счастья и любви подвалило. Люди, завидуйте!

– Будешь купаться как сыр в масле, – поглаживала она его, улыбаясь своей душе. – Подними, пожалуйста, голову.

– Зачем?

– Я тебя поцелую.

– В лобик?

– Ты мой мужчина, ты мой любовник, – приговаривая, нежно целовала его в маковку.

Он внезапным резким оборотом навис над ней на локтях:

– Я остаюсь у тебя и с этой минуты мы начинаем жить вместе! Торжественно объявляю: мы – муж и жена. Понятно? Как говорил Наполеон, а за ним повторял великий Ленин: главное, кинуться в бой, а там будет видно.

– Вот что, Аника-воин: ты не Наполеон, а я не Франция. Тебе пора домой. Твоя мамá будет волноваться. Иди, Леовушка, иди. И не спорь.

– Прошу не забывать: я взрослый человек. Не до седой же бороды мне отчитываться перед родителями.

– Ступай, ступай с богом. Мне нужно побыть одной.

– Думаешь только о себе, – ласково корил он, с великой неохотой одеваясь.

– И о тебе не забываю.

Деликатно, но настойчиво выпроводила его.

Глава 68

«Я с ним буду счастливой, – отрадно и тёпло покачивались деликатно набегавшими волны её мысли, когда в окно тайком, из-за шторы, улыбчивым нежным взглядом провожала беспрестанно оборачивавшегося Леонардо, которого наверняка тревожили вопросы: вернуться – не вернуться, позовёт – не позовёт? – Что уж говорить, он славный человек. Добрый, умный, красивый, искренний. Мама-то с ходу тогда оценила «жениха». И в благодарность за любовь я буду не просто любить Леонардо, а обожать, лелеять. Но будет ли он счастливым со мною всю жизнь? Что ещё нас будет скреплять, кроме чувства любви и благодарности? Книги, искусства, высокодумные беседы? Наверное. Наверное. А почему бы нет? Но – надолго ли любовь в человеческой породе? А если что-то непредвиденно, ураганно изменится, к примеру, появится соперница? И она даст-таки ему то, что и дóлжно дать любящей женщине любимому мужчине? Я же потом поплетусь от него побитой собакой зализывать раны».

«Ну что ты уже скулишь, только что не на всю округу и не пугаешь соседей и прохожих! Тебя, кажется, ещё не побили, не предали, не разлюбили. Вот как раз ты-то, самолюбка, гордячка несчастная, и купаешься в его любви как сыр в масле».

Она зажгла лампадку и опустилась перед Державной на колени:

– Царица Небесная, Заступнице усердная, благоутробная Господа Мати! К Тебе прибегаю аз, окаянный и паче всех человек грешнейший: вонми гласу моления моего, и вопль мой и стенание услыши. Яко беззакония моя превзыдоша главу мою и аз, якоже корабль в пучине, погружаются в море грехов моих. Но Ты, Всеблагая и Милосердная Владычице, не презри мене, отчаяннаго и во гресех погибающаго. Помилуй мя, кающегося во злых делех моих, и обрати на путь правый заблуждшую окаянную душу мою. На Тебе, Владычице моя Богородице, возлагаю все упование мое. Ты, Мати Божия, сохрани и соблюди мя под кровом твоим, ныне и присно и во веки веков…