Отец Арсений

Благословили нас Марфа Павловна и Петр Сергеевич иконой Божией Матери «Федоровской». Марьюшка бросилась ко мне на грудь, заплакала, сам в слезах от радости, целую ее, и никак оторваться друг от друга не можем. Слышу, Петр Сергеевич срывающимся голосом говорит: «Веру в Господа умножайте и не только мужем и женой будьте, а друзьями, помощниками; в бедах, радостях и скорбях волю Бога находите, не ропщите и людям помогайте, помните слова Послания, сказанные апостолом Павлом: «Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов» (Гал. 6,2), – и закончил: –Довольно, нацеловались, давайте помолимся». Сейчас, когда через десятки лет пишу воспоминания, помню, как тогда задумывался, откуда в простой крестьянской семье была такая глубокая внутренняя православная духовность, восприятие жизни через веру, искренняя молитвенность?

Кто дал им это? Кто вложил в их души? Кто научил каждый день читать по одной главе Евангелия? Расстрелянный священник закрытой шесть лет тому назад церкви или кто другой? И только много лет спустя, когда Марфа Павловна жила с нами в Москве, узнал от нее, что Петр Сергеевич в 1891 г. шестнадцатилетним юношей уехал в Москву на заработки и поступил учеником слесаря на завод Вари (кажется, теперь называется завод «Компрессор» – возможно, и ошибаюсь). Жил на квартире у богомольной старушки, которая постоянно бывала в церквях, и Петр также стал посещать церкви, полюбил церковное пение, службу, исповедовался и причащался по нескольку раз в год. Начальные знания о церковной службе, православной духовности, любви к ближнему дала ему эта старушка, от которой услышал, что у Ильинских ворот служит очень хороший священник, отец Алексей, и Петр стал ходить в эту церковь и стал постоянным ее прихожанином.

Жил и работал в Москве Петр Сергеевич до 1915 года, потом был солдатом на Первой Мировой войне, гражданской и после всех войн вернулся в деревню. Узнав от Марфы Павловны о жизни Петра Сергеевича в Москве, я сразу понял, что церковь у Ильинских ворот называлась Никола в Кленниках, а священник – о. Алексей, был известный московский старец в миру, отец Алексей Мечев, о котором мне много рассказывали, и я даже был знаком (после войны) с его духовными детьми, спрашивал, не знал ли кто Петра Сергеевича, но оказалось, что пришли они в эту церковь в 1917–18 гг. и, конечно ничего о нем не ведали.

Вот откуда была глубокая вера, знание церковных служб, ежедневное чтение главы Евангелия, необычный для многих духовный настрой семьи, любовь к ближнему – все это, конечно, можно было получить у старца отца Алексея Мечева, но еще больше удивился я, что Петр Сергеевич по благословению о. Алексея (так мне говорила Марфа Павловна) несколько раз бывал у старцев в Оптиной Пустыни.

Прожив более семи месяцев в семье Марфы Павловны, никогда не слышал от Петра Сергеевича, что жил в Москве, работал на заводе, был прихожанином церкви Николы в Кленниках и духовным сыном старца Алексея Мечева; только однажды, когда я стал рассказывать об Оптиной Пустыни, Петр Сергеевич начал говорить об Оптинском старце Варсонофии и довольно подробно поведал его житие: что был полковником, знал о. Иоанна Кронштадтского, и как тот поцеловал руку полковнику – будущему старцу Варсонофию, и что скончался старец 1 апреля 1913 года. Тогда не придал значения этому рассказу, но после того, что узнал от Марфы Павловны, все стало понятно.

В воскресенье утром Петр Сергеевич читал всю службу литургии, причем читалось все: ектеньи, молитвы священника, алтарные молитвы, возгласы, песнопения. Мне показалось это неправильным, и я сказал об этом. Петр Сергеевич простодушно ответил: «Церковь-то закрыли, читаю, чтобы не забыть самой великой службы, а то, что правильно или неправильно, – Господь рассудит. Понимаешь, Алексей! Когда читаю, то всю службу церковную душой ощущаю – и иерея с дьяконом, когда служили, и таинство причастия, и отпуст».

Огромная внутренняя духовность этой семьи поражала меня, и я понял, что все это вложил в их душу Петр Сергеевич. Я, воспитанный мамой и еще до войны в свои 23 года прочитавший ряд творений Иоанна Златоуста, Василия Великого, жизнеописания и письма Оптинских старцев, Иоанна Лествичника, записки Мотовилова и многое другое, не имел и части той внутренней духовности и веры, которую несла в себе эта семья. Понял, что мою маму, которую считал и чтил глубоко верующим человеком, научившую любить Бога, верить и молиться, бывшую кандидатом филологических наук, не только мог сравнить по глубине веры с Петром Сергеевичем и Марфой Павловной, простой крестьянкой, имевшей семиклассное образование, но в чем-то они превосходили ее, не говоря уже обо мне.