Отец Арсений

Вернусь в «выселки» – ко времени моего ухода на фронт в 1942 году. Обнял я Петра Сергеевича и Марфу Павловну, поблагодарил за все сделанное: за уход, лечение, заботы, за все, за все. Поклонился в ноги, а Марьюшка, прощаясь со мной и плача, говорила: «Ждать тебя, Алеша, до конца жизни буду, только бы Господь нас сохранил». Благословили еще раз меня и ушел сейчас же ночью. О том, как удалось пройти по территории, занятой немцами, много рассказывать не буду, опасность подстерегала всюду – на дорогах, в лесу, в заброшенном колхозном овине: Обходил разрушенные деревни, скопление немецких войск, как-то удавалось ускользнуть от вражеских патрулей, Господь и Матерь Божия хранили. Однажды в лесу ночью неожиданно наскочил на немецкую часть, уходил долго, гнались с собаками, но ушел. Добрался до фронта, всюду немецкие части, но все же удалось ночью проползти глубоким оврагом к нашим войскам, где-то в районе Гжатска. Встретил наше боевое охранение, бросился радостный, говорю – ранен под Смоленском, хорошие люди помогли, никто не слушает, связали руки и доставили в особый отдел. Допрашивали три дня день и ночь, не кормили и воды не давали. Вопросы одни и те же: где сдался в плен, кем заброшен, в какой школе Абвера учился, пароли, явки, кто радист? Пытаюсь сказать: ранен, посмотрите ноги – ничему не верят. Плохую службу сослужил пистолет немецкий «Вальтер», взятый мной для защиты при передвижении по вражеской территории, был для «особистов» одним из главных доказательств, что я заброшенный немцами агент. Конечно, не со мной одним такое было, а со многими сотнями тысяч солдат и офицеров, бывших в плену и перешедших фронт к своим.

Ничего не добившись, направили в «фильтрационный» лагерь, где-то под Рязанью, пробыл там четыре месяца, лишился двух коренных зубов, допрашивали через день, вопросы были те же, что и у «особистов»; особенно усердствовал молодой следователь с «веселыми» глазами, белокурый, с красивым лицом, бил смеясь, весело, неистово ругаясь, и, чем дальше бил, тем сильнее веселее на глазах допрашиваемого. Следователей сменялось много, но фамилию этого запомнил на всю жизнь – Смирнов была его фамилия, и звали его так же, как и меня, – Алексей, и почему-то это его особенно веселило, и он часто повторял, как ему казалось, замечательную шутку: «Алексей Смирнов врага Алешку добьет». Знал, что грозит мне расстрел, но приговора не зачитывали, а направили в ГУЛАГ сроком на десять лет. Попал на лесоповал, работа тяжелая, голодно, но легче, чем в «фильтрационном», хотя бы потому, что допросов не было и не били, а только норму выработки требовали – кубометры и кубометры срубленного леса.

Пробыл пять месяцев на лесоповале, вдруг срочно собрали заключенных, бывших офицеров (командиров), посадили в вагон и повезли неизвестно куда, но из окон теплушек вскоре увидели разбитую военную технику, искореженные вагоны, станции, эшелоны с войсками – везли на фронт. Прибыли, высадили из вагонов, повели под конвоем, выстроили и объявили, что мы – бойцы маршевого батальона и завтра нас введут в первую линию обороны – окопы. Огромный был батальон из зэков, все в офицерском звании от младшего лейтенанта до полковника; человек, вероятно, более тысячи собрали – батальон на полк по численности тянул. Раздали оружие, ввели ночью в окопы, а утром раздали патроны, по три гранаты и дали приказ выбить немцев из первой линии обороны, закрепиться, предупредив – отступать нельзя, сзади заградительный отряд с пулеметами, только вперед.

Поднялись и пошли на передний край немецкой обороны, видны проволочные заграждения, высокий земляной накат. Пробежали метров двести, немцы открыли шквальный огонь из автоматов, пулеметов, гранатометов, орудий. Бежал вперед со всеми, мысленно повторяя: «Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!». Повторял беспрерывно, других молитв в мыслях не мог держать, ибо эта молитва была краткой, но вмещала в себя смысл и устроение всех молитв к Богу, и, молясь, понимал, что каждое мгновение могу быть убитым, и от сознания этого еще более углублялся в молитву и в то же время видел происходящее вокруг.

В первые минуты немецкого обстрела половина батальона полегла убитыми и ранеными, а кто успел уцелеть и добежать и пытался преодолеть проволочные заграждения – остался висеть убитым на колючей проволоке. Все же часть оставшихся в живых, в том числе я, ворвались в немецкие окопы и в жестокой рукопашной схватке уничтожили немцев, заняли большой участок обороны.