Отдать якорь. Рассказы и мифы

После Рейкьявика район наших исследований переместился ещё севернее – ближе к Гренландии, к кромке плавающих льдов. Там в Датском проливе, где зарождаются лютые северные циклоны, мы получили такую взбучку, что ни до, ни после мне не приходилось видеть и испытывать на себе такое. После недельного ураганного шторма мы имели три крупные неприятности: первая – лопнуло одно из креплений фундамента главного двигателя; второе – разошёлся сварной шов на топливной цистерне и третье – потеряли буйковую станцию, поставленную накануне. Крепление фундамента «дед» кое-как подварил, цистерну освободили, перекачав топливо в резервную, а вот буйковую станцию так и не нашли. Видимо, её сорвало с якоря или обрезало льдами якорный трос и унесло на юг. Искать её по всему океану было бесполезно. К этим бедам добавилось ещё и то, что ураган сопровождался сильнейшей магнитной бурей, и в эфире не было прохождения радиосигналов: мы не могли связаться не только с нашим радио-центром, но и вообще находились в полнейшем эфирном вакууме.

У руководства нашего института это обстоятельство и плюс к нему неблагоприятные метеосводки из района нашего плавания вызвали наихудшие предположения. Наше судно на неделю пропало с горизонта. Никаких сигналов, никаких сведений. Поэтому, когда мы появились в эфире и доложили обстановку, уже тогда в морском отделе института созрел план списать наш пароход по старости. Кабы чего не вышло в дальнейшем. Металл корпуса стареет, устаёт, ржавеет, швы начинают расходиться, дальние районы плавания для него пора уже закрывать. Ещё один плановый рейс по Балтике и всё. Но мы пока ещё ничего об этом не знали.

И только в Ленинграде после очередного осеннего рейса в Балтийское море нам сообщили о продаже нашего парохода в Клайпеду. Это было сродни трагедии. Терять старый проверенный временем пароход, на котором испытал свою судьбу и счастье, на котором врезался в сине-зелёные зыби, буравя форштевнем далёкие моря, заходя для короткого отдыха в гавани чужих, пропавших туманом и рыбой городов, равнялось концу вольной романтической жизни. Здесь кончалась бесшабашная юность и задор покорителя морских волнующихся далей. Большие океанские лайнеры, на которые нас всех распределили, не давали такого близкого и романтического ощущения моря, как наш добрый старый «Океанограф». Полковник был вне себя от скорби и негодования:

– Продать такой пароход! Да где ещё такой сыщешь? Один штурвал чего стоит. Разве сейчас такие штурвалы делают? Нынче всё на кнопках: нажал одну – вправо руль пошёл, нажал другую – вся спина мокрая. Нет, чтобы вместе с экипажем продать. Литовцы, видать, хотят своими людьми укомплектовать. А я не хочу на большой пароход, мне там делать нечего.

В итоге экипаж с «Океанографа» распределили по двум большим пароходам. Капитана, второго механика и меня направили на «Профессор Визе». Полковника – на «Профессор Зубов». Капитан превратился во второго помощника, я – опять в электрика. Полковник же, как был матросом, матросом и остался. Его коллега Верёвкин, не зная дальнейших пертурбаций, не выдержал и списался на берег. Море любил до слёз, но укачивался бедолага до того, что и так не склонный к полноте, приходил из рейса тощий, как мумия.

Встретились мы с Полковником на острове Тенерифе в порту Санта-Крус. Наши два красавца-парохода стояли тогда рядом борт к борту. Команды хорошо знали друг друга. Собралась компания. Полковника, как положено, разжаловали и послали с группой увольняющихся на берег, наказав без водки не возвращаться.

Разжалованный Полковник принёс два объёмистых портфеля водки «ORLOFF», и первый раз в жизни его забыли восстановить в прежнем звании. Компания была большая, сборная, Полковника так близко, как на его родном судне, никто не знал. Я, к сожалению, в том застолье участия не принимал, иначе бы обязательно напомнил о незамедлительной реабилитации. От расстройства наш Полковник принял спиртного больше ровно настолько, чтобы все видели, что он пьян не как настоящий полковник, а как настоящий сапожник. В таком состоянии он и вышел на палубу проветриться.

Я уверен, что все дальнейшие события не произошли бы или потекли в ином русле, если бы Полковника не забыли восстановить в его истинном звании. А произошло вот что. Когда наш герой покинул компанию и оказался на шлюпочной палубе, то у него хватило ума понять, что он находится на чужом судне и ему каким-то образом нужно перебраться на своё. Короткий трап, перекинутый с борта на борт, явно не подходил для этих целей. Полковника могли заметить. Трап хорошо просматривался со всех ракурсов, и уж кто-нибудь наверняка отметил бы неровную походку и неестественно плавные движения нашего героя. Доброхотов на судне много. И до начальства судовые вести доходят быстро.