Отчий сад

— Приехали, да? Как хочется спать. — Наталья слегка потянулась: приехали, да. И Ритка стала мазать губы. Лицо ее приняло вдруг будничное, озабоченное выражение. Праздник окончился. Ей надо за дочкой, завтра не зыбыть купить сахара, приготовить банки. Злая жизнь, note 68 прямо бля, а не жизнь! Варенье еще варить, засолить огурцы, помидоры, не на рынке же покупать, как Наташка! Та уже звала ее: идем, выходим, выходим!.. Мне бы их заботы, я ведь в сущности простая изношенная баба.

Она возвращалась в свою жизнь.

* * *

Уже наступила ночь, а Сергей не спал. Он пинком уторкал в постель Кирилла, чтобы тот не мешал, стаскался за симпо-лимпотюлечкой, но ему проворчали: уехала в город; потом все-таки купил возле закрывшегося магазина у грузчиков бутылку, и сейчас один, под низкий шум сосен пил, проклиная свой характер, свою супругу Томку в томатном соусе, отца, научившего таскаться за бабами, ощущая затягивающий вкус женского естества. Он не думал о сестре. Приказал себе, когда они уехали, не думать больше никогда. Не существует никакой сестры. Разбежались ведь родители, могли и дети их совсем не сближаться, так нет — интеллигентские замашки бабушки: Елена Андреевна дружбу детей поощрила. Окончила Елена Андреевна когда-то, в легендарные дореволюционные времена, классическую гимназию, одержима была, как многие девушки из приличных семей, идеей спасения народа — все они тогда решили «просвещать честныя умы» — так и Леночка в своем дневнике записала. Сергей перелистал его как-то с тщеславным удолетворением — не у всякого такая бабка! — но без особого интереса к содержанию Леночкиной души. Ну, революция — ну, романтика. Какая глупость. Есть сказочка про вершки и корешки. Там кто-то кого-то надул — а здесь срезали вершки и выкорчевали корешки. Новые растения посадили. Вот дед был именно новым побегом. Чутье — как у зверя. В три дцатые крутился, меняя работы, места жительства. Сергей давно понимает все. Это они — его родственнички

— дураки. Митька на десять лет его моложе. Другое поколение. Елене Андреевне уже семьдесят с лишком было, когда Митька родился. И Сергей, между прочим, только один по-настоящему бабушку Елену Андреевну

note 69 любил и ни с кем делить ее не собирался. Даже с обожаемым братцем. Что-то в нем есть все-таки удивительное: он как будто не вырос в нашей системе, она не коснулась его. «Я прошел сквоз ь». То ли пошутил, то ли серьезно. Вечная манера Ярославцевых. Похож, похож Митька на отца. Только черты лица покрупнее, позначительнее. Но вряд ли может бабулькам нравиться — не от мира сего. Приложение к кисточке. Кисочки таких не любят. Он пьет в одиночестве. Ночные шорохи, всхлипы ночных птиц, чьи-то далекие крадущиеся шаги не тревожат его. Он сильный, смелый, могучий, у него за спиной сложены мускулистые крылья. Жаль, что не удалось приволочь кукушечку, покуковали бы вместе под шорохи и всхлипы, полетали над кустами, над сплетенными телами, всю бы жизнь свою прокуковали. Эге! Он успел урвать телефон Ритуленьки. Приедет в город — сразу позвонит. Маленькая хищная птичка. С загнутым клювиком. Он ей покажет круги ястреба, зазвенит сухая трава… А глаза у нее, кажется, голубые… Мы на лодочке катались… Отражения в воде.

Такой я лентяй, а даже английский выучил в институте, чтобы Кама сутру прочитать. Мы все, мы все — похотливые коты и ленивые скоты. Сорок лет дачке — никто второго этажа не достроит. А вот возьму и сделаю! А что?! Вот тогда пусть отец попробует сказать: дачу всем. Как бы не так. Я строил, мне дача!

Шумят сосны, шумят, ровно, постоянно, это сплошным потоком идут летающие тарелки. Идет, гудет зеленый шум. А, может быть, они проносятся над Землей совершенно бесшумно? Ты их видел? Я не видел, но шеф говорит, а раз шеф говорит, ну, раз сам шеф говорит…

— Ты что не спишь, полуночник? — Черт возьми, так и окочуриться можно… Не услышал шагов. — Ты, что ли, дядь Миша?

— Угу.

— Садись, выпей со мной.

— Наливай! — Вон как повеселел доцент на пенсии. Старый приятель отца. Как родные мы с ним, ей-богу. note 70

— Уехали твои?

— Эге!

— Ты бы, Серега, о даче-то серьезно подумал. — Это надо же — угадал старый хрыч мои мысли! — Ведь у тебя сын, год, другой, третий…

— …Четвертый, пятый…

— …женится он, а там появятся у тебя внуки… Кошка бесцветная прошмыгнула в калитку, бесшумно прокралась на веранду, села прямо перед столом.

— Дай ей что-нибудь, дядь Миша.

— Не поощряй тварь алчную, — это у него такой философичный юмор, — ешь, существо жалкое, ничтожное. — Он кидает кошке со стола колбасы. Она быстро жует. И через минуту вновь сидит неподвижно, устремив на пьющих свои болотные огоньки. Пролетел самолет. Красные точки пронеслись меж звездами и скрылись. Возможно, в Париж. Ты погляди — вокруг тебя тайга — а-а-а. Плевал я на Париж.

И кошка вдруг встрепенулась, потрясла одной лапой, потом подняла другую, сделала нервный шажок, потрясла лапой второй — и вытянулась в напряженной готовности.

— Мышь учуяла, а?

— Эге! * * *