Отчий сад

Да, к тому времени он уже появился. Объединили два поредевших десятых — кто-то ушел работать, кто-то в техникум — и получился из двух классов один. И он появился. Высокий, сероглазый, не такой, как все. Он принципиально не вступил в комсомол. Все осудили его. Он выступил против несправедливой математички. И все восхитились им. Он с подчеркнутым равнодушием взирал на противоположный пол, и все девушки повлюблялись в него, а парни признали его духовное лидерство. Знала бы она тогда, в школе, на какой дуре он женится, у какой обыкновенной стервы будет под каблуком — да она бы окатила его презрительным смехом, плюнула бы ему в лицо!

Ведь она нравилась, нравилась ему — точно! Но это у нее к восемнадцати годам прорезались все зубы мудрости, это ее недетская жизнь научила рано трезвости и расчету, а он туманно глядел всегда куда-то вдаль, в заоблачные выси, он был устремлен далеко-далеко — и все были уверены, что его ждет великое будущее — а что оказалось? Окончил университет и стал работать сторожем

— это он-то! — вокруг него собрались какие-то нищие полубезум цы. А потом еще и женился на круглоглазой дуре. Из семьи-то взял самой обычной — преподавательской. На ней, Ритке, он, конечно, не женился. Им владели тайные планы — и жениться для него тогда, в юности, означало окончить жизнь сразу, без проб и попыток, а для

note 66 нее, наоборот, замужество было началом ее настоящего, конкретно воплощенного бытия. Так объяснил ей как-то Митя. Не осуждай его, сказал, ты, конечно, не могла ему не нравиться. Он женился почти в тридцать лет, ты в девятнадцать. Вы просто не совпали во времени. Разошлись по разным дорожкам июньского цветущего сада. К легкому выпускному платью так подошло бы тонкое кружево фаты. Но он сел на коня и ускакал. И куда доскакал? До сторожки! В ней он философские трактаты сочиняет! Ладно хоть не пьет. Сейчас, говорят, чтобы лупоглазую дуру кормить, книги возле метро продает. Пусть скачет жених — не доскачет… что ты сказал? Не доскачет? Это из «Мцыри», кажется?

Зато появился Леня. Он понравился матери. И, наверное, немного приглянулся ей самой: нищий принц чем лучше богатого мельника? Я выйду замуж, и когданибудь тот поймет, что не было лучше меня никого, что только я его любила по-настоящему. Лучше меня не было, не было. Поймет когда-нибудь, будет локти кусать.

И вот — Митя.

Летом вечерние воскресные электрички всегда переполнены, и Митя стоит в проходе вместе с сестрой. Ритка сидит: нашли ей местечко между двумя толстыми, потными тетками; страшно жарко, и одна из теток обмахивается газетой. Наташка дремлет стоя. Современные мужчины не привыкли уступать место девушкам и женщинам.

— Офицеры, офицеры! в транспорте сидят, а пожилые и молодые женщины стоят! — Порой горюет Юлия Николаевна.

— Это все виновата советская культура, их воспитавшая. А советы — это же власть низов! — И добавляет: но с волками жить — по-волчьи выть. И одаривает Митю весьма укоризненным взглядом: он последнего тезиса не понимает.

— Ты же погибнешь, погибнешь, — сердится она, — культура стала массовой, то есть перестала быть культурой вообще, кому ты нужен со своими работами, кто поймет, что ты имеешь в виду: «Полнолуние души», «Улетаю

note 67 щие храмы», «Ступая по завитку улитки» — так, кажется, называются твои работы? — ты останешься изгоем, одиозной личностью, на тебя пальцем станут показывать, как на сумасшедшего!..

Но Ритке Юлия Николаевна говорит иначе: все будет у него, я верю, и выставки, и известность, и материальное благополучие. Беспокоит меня только его личное счастье

— ведь его надо понимать, терпеть и любить.

Наташа дремлет. Она преодолела себя, вложив в преодоление все свои силы, она приехала на дачу, убеждая себя все забыть. Но вряд ли она сможет поехать туда скоро. Острый, ножничный профиль Сергея лучше ей больше не видеть никогда!

Упала чья-то сетка, покатились по вагону яблоки, одно — прямо к ногам Натальи. Митя наклонился, поднял, покрутил в руках, мельком подумав о Сезанне, о двух половинках Платона и о популярном мифе.

— Возьмите, — увидел, что пожилой мужчина в светлой рубахе и красных брюках яблоки собирает. Их бока слились в солнце заката. Наталья прикрыла глаза: солнце яблок утонуло в ее зрачках. Она устала стоять, затекла левая нога, она правой потерла ее — и прислонилась к брату. Красивая пара, брат и сестра, позавидовала Ритка, даже не подумаешь, что Наташка старше. Прогудел товарный поезд, прогремел слепой кинопленкой. Так и чья-нибудь жизнь порой прогудит, просвистит — и закроет тебе все окна в мир. Митя подмигнул Ритке. Маленькой курочке, зайчонку. Слава Богу, вокзал, прошептала Наталья изможденно.

И верно: уже расходились вокруг электрички пути, как сосуды, уже виадук, дук, дук, дук показался и бледнозеленая морда вокзала средь шумного бала потоков людских.