Отчий дом

«Фарман», наконец, набрал тысячу метров. Медленно опускалось за горизонт солнце, точно растворяясь в багряном зареве заката. Небо было в алых брызгах, в рдеющих, как раскаленные угли, облаках. Казалось, что солнце боролось где-то за горизонтом с идущей ночью, яростно швыряясь пылающими головнями.

«Внизу люди уже примирились с сумерками, а здесь, на высоте, еще идет борьба между светом и тьмою!» — подумал Петр Николаевич и стал кренить аэроплан все круче и круче, летя теперь по большому замкнутому кругу.

На аристократическом Крещатике, у Купеческого сада, по обоим берегам Днепра, на рабочем Подоле, — всюду собирались люди, наблюдая за аэропланом, смело кружившем в вечернем фиолетовом небе.

Уже начиная с прошлого года, киевляне часто ходили на аэродром смотреть, как диковину, полеты авиаторов. Мороз пробегал по коже, когда аэроплан, разбежавшись, уносил человека в безбрежное небо.

Но до сих пор никто не летал над городом. И притом, аэроплан так свободно кружит, будто это и не аэроплан вовсе, а большая вольная птица.

— Падает!

— Шо вин робыть?! — раздавались испуганные голоса наблюдавших за полетом.

Аэроплан скользил на хвост, затем стал опускать нос, и никто не заметил, как снова оказался в горизонтальном полете. Потом без передышки Петр Николаевич с левого крена переходил на правый, набирал высоту и стремительно несся вниз. Воздух невидимой могучей рукою прижимал его к сиденью, кровь стучала в висках.

«Эх, „Ньюпор“ бы мне сейчас… И что Нелидов долго не едет?! Мы бы с ним усилили „Фарман“ и я бы на нем решился…»

С того дня каждый вечер над Киевом появлялись четыре аэроплана. Есипов, Нестеров, Передков и Вачнадзе упражнялись в глубоких кренах и новых, тоже нестеровских разворотах. Последние заключались в том, что при выводе из крена ручка управления выбиралась на себя, то есть, как раз обратное тому, что говорилось в инструкции.

Зрители из всех четырех аэропланов выделяли один, который летал особенно красиво и смело.

Пронырливые газетные репортеры вскоре выведали фамилию летчика. «Киевская мысль» и «Киевлянин» одновременно сообщили публике, что «удивительной смелости трюки на аэроплане совершает поручик Нестеров».

Репортер «Киевлянина» добавлял: «Поручик Нестеров обладает к тому же огромной физической силой, он необыкновенно высокого роста…»

Миша Передков и Георгий Вачнадзе смеялись: «Бойкий писака принял поручика Есипова за Нестерова!»

Петр Николаевич разозлился и перестал летать над городом.

«Черт его знает, что обо мне набрешут завтра. Еще, чего доброго, и впрямь циркачом сделают!..»

6

Приехал Нелидов. Петр Николаевич обнимал его и беспрестанно повторял:

— Ну, вот и хорошо, Геннаша! Вот и прекрасно!

— А я без вас — сирота, Петр Николаевич. Понял я это на всю жизнь! — отвечал механик. Непрошенная слеза скатилась по щеке и застряла в черных усах Нелидова.

— Вы слишком сентиментальны. Для летчиков это недопустимо, — заметил штабс-капитан Самойло, наблюдая эту сцену.

— Вероятно, я стал таким после того, как вы вчера начисто снесли шасси «Фармана» на посадке, — отшутился Нестеров.

Передков и Вачнадзе расхохотались. Есипов, опустившись на корточки, рисовал прутиком на земле схему сил, действующих на аэроплан при глубоком крене.

— Не смейтесь, господа! — обиделся Самойло. — Французы давно известны, как любители всего тонкого. Но, посудите сами, разве это шасси? Спичечные палочки!

— Может быть, вам отлить чугунные, как у пушки? — задыхаясь от смеха, спросил Миша Передков.

Самойло, вконец разобиженный, поправил пенсне, махнул рукой и зашагал к палатке.

— Вот шут! — вздохнул Есипов. — Он нам все «Фарманы» выведет из строя. Теперь уже три осталось.

— Починим, ваше благородие! — громко сказал Нелидов. — Ночку не поспим и у «Фармана» отрастут ножки.

Есипов взглянул на добродушное, веселое лицо механика с черными хохлацкими усами, потом перевел взгляд на Нестерова. В глазах Петра Николаевича читалось, примерно, такое: «Вот мы, брат, какие!»

— Займись, голубчик. Очень прошу! — сказал Есипов Нелидову.

— Слушаюсь, ваше благородие! — козырнул механик и, повернувшись, пошел к поломанному «Фарману».

Есипов продолжал чертить прутиком по земле.

— Что это вы колдуете, господин поручик? — спросил Нестеров.

— Я думаю над вашим утверждением о перекрещивании рулей. Чертовски ново и потому, вероятно, непонятно! — признался Есипов. Его высокий лоб блестел от пота.

Петр Николаевич взял у командира прутик, нарисовал на земле крыло аэроплана.

— Смотрите. Представьте себе воздушные потоки, обдувающие аппарат при выполнении крена. Когда крен превысит сорок пять градусов, рули как бы поменяются ролями: руль высоты будет поворачивать аэроплан не вверх и вниз, а в горизонтальной плоскости, а руль поворота будет удерживать аэроплан от сваливания вниз или задирания кверху.

Миша Передков и Вачнадзе глядели на Нестерова с гордостью, смешанной со страхом.