Отчий дом

— Ваш кэ-эмандир, — сказал Линно, чуть повернув голову в сторону сидевшего у окна очень рослого офицера, — пэручик Есипэв.

Поручик Есипов молча встал. Летчики несколько мгновений глядели на него с выражением безропотной покорности судьбе: квадратный подбородок, низко нависшие над темными глазами брови, высоченная атлетическая фигура, на которой офицерский кортик выглядел детской игрушкой.

— Похоже, что мы попали в ледяное царство, — шепнул Петру Миша. — Глядит, как удав на лягушек.

И словно бы опровергая это первое впечатление, Есипов неожиданно улыбнулся и эта улыбка преобразила все его лицо, — все черты стали удивительно мягкими, добрыми, а в темных глазах, как в лесном озере, засверкали солнечные блестки.

— Все мы на Руси — молодые летчики, — сказал он сочным грудным голосом. — И дело наше — молодое. Но хотелось бы, господа, заметить: стрелка барометра все более отклоняется к военной буре. На созревание матушка История отпускает нам весьма мало времени. Стало быть, нам надо набираться опыта, учиться, дерзать. К этому и призываю вас, господа офицеры!

Петр Николаевич сразу понял, что в этом человеке он найдет поддержку во всех своих замыслах. Сдержанная и вместе образная речь его, горячее чувство, согревающее каждое его слово, понравились всем.

Только один капитан Линно, поиграв стэком, неизвестно откуда появившимся в его руках, сказал все с тем же непроницаемым лицом:

— Разрешаю э-этдыхать. Три дня. И вэеннэму кэменданту пьяными не пэ-эпадаться!

Вновь испеченным военным летчикам не терпелось летать и воспользоваться отпуском ни у кого не было желания. Прямо из штаба вместе с Есиповым направились они к палаткам. Только штабс-капитан Самойло ушел под предлогом неустройства своих домашних дел.

На Сырецком аэродроме стояли старые знакомые — усеянные тросами и стойками «Фармашки». Внешний вид их весьма нелестно аттестовал механиков: у цилиндров и патрубков моторов протянулись следы подтеков масла, электрические провода к свечам были плохо изолированы, некоторые пальцы тросов аэропланов вместо шплинтов неграмотно контрились проволокой.

После варшавских новеньких «Ньюпоров» эти машины казались старыми изношенными башмаками. Есипов заметил черты разочарования на лицах молодых летчиков.

— Аэропланами, как видите, нас не балуют, — проговорил он смущенно. — Пока еще собираются пожертвования на создание русского воздушного флота. Вот сформированы первые три роты — в Петербурге, Москве и у нас, в Киеве.

Есипов отвел Петра Николаевича в сторону:

— У ваших друзей кислые лица. Помогите мне поднять у них настроение.

— Вы правы, — ответил Нестеров. — Если на «Фарманах» летать по-новому, они ничуть не уступят последним конструкциям.

В глазах Есипова блеснули огоньки одобрения.

— Я слышал о ваших полетах в Варшаве, — заметил он. — Превосходно, поручик! Мысли, бередившие меня, нашли подтверждение в вашем опыте. Летать, боясь кренов, — все равно, что плыть по морю, боясь волны.

— Но как вы узнали про мои опыты? — удивился Нестеров.

— Язык, говорят, до Киева доведет. Случайно попалась мне варшавская газета, в которой описывались отважные полеты поручика Нестерова. Я написал начальнику гатчинской школы, старому моему другу…

— Погодите, погодите, — начал догадываться Петр Николаевич. — Похоже, что наше назначение в Киев и в Одиннадцатый отряд не случайно?

— Похоже, — засмеялся Есипов.

— В таком случае, позвольте вас от всей души поблагодарить!

Он крепко пожал руку командиру отряда.

Полеты начались в тот же день. Есипов брал с собой в воздух каждого из вновь прибывших летчиков и знакомил его с районом Киева, показывал наиболее удобные подходы к аэродрому при расчете посадки.

Вечером поручик Есипов разрешил Петру Николаевичу взлететь самостоятельно.

Нестеров садился в аэроплан с большим волнением. Сколько бы он ни поднимался в воздух, сколько часов не налетал бы, но всякий раз перед взлетом он слышит, как быстрее бьется сердце: бог весть, сяду ли живым-здоровым?

Нет, Петр Николаевич не относился к числу тех, кто слепо пускался в полет, точно бросаясь в воду: авось, доплыву! Но именно потому, что ясно видел он опасности, подстерегающие пилота, в душу просачивался ледяной холодок тревоги.

Нестеров взлетел и, набирая высоту, разглядывал Киев. Красавец город раскинулся по обе стороны Днепра. Отливали золотом купола и кресты Лавры, зелеными кудрявыми кустами выглядели деревья Купеческого сада, Крещатик напоминал муравейник от густо сновавшей по нему массы людей и экипажей.

— Киев — мать городов русских! — словно завороженный, шептал Петр Николаевич. — И как было бы отменно, когда б в этом родном древнем небе совершить мертвую петлю…

Для Петра Николаевича мертвая петля не была самоцелью. Ей отводилась роль наглядного доказательства того, что аэроплан может занимать в воздухе различные положения, и летчики не должны бояться их, а научиться возвращать аппарат в положение горизонтального полета. В этом, и только в этом — путь к завоеванию пятого океана.