Отчий дом

Все, кто был на аэродроме, бежали в эту минуту к аэроплану. Бензин разлился по льду и воде, окружая «Ньюпор» кольцом огня. Вачнадзе вырвал из рук солдата огнетушитель и побежал вслед за Передковым, кричавшим на бегу:

— Вылеза-ай! Скорее!

Петр Николаевич стал расстегивать привязной пояс, но никак не мог найти пряжку.

— Спокойно, Петр! — скомандовал он себе и, приглядевшись внимательней, нашел пряжку и отстегнул ее.

Нестеров увидал толпу бегущих к нему людей. У всех были бледные, испуганные лица. Он уперся руками в борта кабины, подтянулся и легко выпрыгнул из аэроплана…

Шипел огнетушитель, гася пламя. Десятки людей ощупывали Петра Николаевича, словно он был выходцем с того света, и взволнованно говорили, говорили…

— Сел без дров, без щепок, хоть и с огнем! — восхищенно сказал кто-то густым баритоном.

Миша Передков молча поцеловал своего друга и вдруг не выдержал, заморгал и, кусая губы, с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться.

Штабс-капитан Самойло растроганно повторял:

— Простите… простите меня! Я гадко, подло думал о вас… Из такого положения еще никто не выходил живым… Поверьте мне, старому «ньюпористу», — вы великий летчик, клянусь честью! Либо колдун…

Петр Николаевич отвечал, улыбаясь:

— Чего вы все всполошились? Это, вероятно, оттого, что вчера смотрели «Драму авиатора».

Вачнадзе мял его грязными и мокрыми от огнетушителя пальцами и шептал, глядя своими черными, с выражением твердого убеждения, глазами:

— Самойло прав. Может быть, никогда он не был так прав, как сегодня. Ты великий летчик, Петр! Говорю это тебе не для комплимента, а потому, что ты должен это знать!..

3

Когда улеглось волнение и уже было написано письмо Наденьке, в котором незаурядный случай с пожаром в воздухе излагался в полушутливом тоне, Петр Николаевич стал перебирать в памяти все детали последнего полета.

«Не окажись я в безвыходном положении, разве отважился б сделать разворот с креном почти в девяносто градусов? А между тем, именно это спасло мне жизнь…»

Рука быстро чертила аэроплан, летящий в крутом вираже. Да, он поступил вопреки правилам. Но никогда еще с такой ясностью, чем сейчас, не представали перед ним во всей своей неприглядности официальные правила и инструкции. Стоякин говорил, что они писаны кровью. Ну и что ж? Разбейся он вчера на «Ньюпоре» и его кровью записали бы новый пример гибельности глубоких виражей. А на самом-то деле совсем наоборот!

Черт возьми! Случай, подобно молнии, часто освещал ученым путь к открытиям, и не будь его, они долго еще бродили бы во мраке догадок. Вчерашний полет… Он тоже осветил путь к открытию. Петр Николаевич в Гатчине доказывал естественную необходимость полета с кренами, летал смелее своих инструкторов, но таких кренов, как вчерашний, еще никто не делал.

А он, Петр Нестеров, будет отныне летать с глубокими кренами всегда. И если летчики поймут, что именно в этом одна из основ безопасности полета, — он будет счастлив.

Петр Николаевич запечатал письмо. Хотелось обнять Наденьку и детей, увидать карие, лукаво мерцающие глаза жены, в которых не раз черпал он силы.

Неожиданно кольнула мысль, что не улыбнись ему вчера судьба, жена была бы уже вдовой, а Маргаритка и Петенька — сиротами. От этой мысли по спине пробежал холод и, прогоняя наваждение, Петр Николаевич сказал вслух:

— Не беспокойся, Дина! Твой Петрусь — двухвихровый!

Еще в первых классах кадетского корпуса Нестерова звали «двухвихровым». Как ни причесывался он, постоянно торчали у него на макушке два больших вихра, а это у кадетов считалось самой верной приметой счастья.

Когда играли в орлянку, Петя часто выигрывал и тем окончательно утвердился, как счастливый. Случалось, выпросит у него кадет гривенник «на счастье» и вечером приносит рубль:

«На, бери. Я выиграл два рубля, а это тебе за счастливую монетку!»

Петр Николаевич улыбнулся милому воспоминанию…

На аэродроме стояла обычная страда. В небе летали по кругу «Ньюпоры», у открытых, раздвижных дверей ангаров толпились солдаты, выкатывая под командой мотористов новые аэропланы.

Миша Передков и Вачнадзе летали на «Ньюпоре» и теперь делились с Нестеровым впечатлениями о первом полете.

— Это, брат, не «Фармашка», — возбужденно говорил Передков. — «Ньюпор» на посадке куда-а строже!

— А в воздухе того и гляди скользнет! — с плохо скрываемым страхом произнес Вачнадзе.

— Боишься? — спросил Петр Николаевич, глядя на Вачнадзе с тревожным любопытством.

— Да как тебе сказать… Опасаюсь.

— Тебе на земле опасаться надо, — очень серьезно проговорил Нестеров. Он намекал на недавний разговор с Самойло. Штабс-капитан, сильно навеселе, горько сетовал на свою судьбу: