Отчий дом

Когда прозвучал первый звонок, паненочки оказались рядом с нашими героями, и смуглолицый господин, сверкнув белыми зубами, проговорил:

— Панове, прошу извинить мою… э-э… навязчивость, но пани Тереза и пани Ядвига Вишневецкие прожужжали мне уши: «Познакомьте нас с русскими авиаторами».

Паненочки смущенно потупились и присели в реверансе. Петр Николаевич рассмеялся:

— Грешно отказать в желании таких восхитительных девушек. Поручик Нестеров.

Вслед за Петром Николаевичем, Миша и Вачнадзе приложились к ручкам паненок, причем Вачнадзе так элегантно и лихо звенел шпорами, что друзья только сейчас по достоинству оценили его привязанность к «музыкальным гривенникам».

Смуглолицый мужчина представился последним:

— Барон Розенталь, австрийский летчик. Я надеюсь… э-э… наше знакомство на этом не оборвется?

— Разумеется, разумеется.

Тереза и Ядвига таинственно и лукаво улыбались.

Погас свет. Паненочки испуганно вскрикнули и из темноты донесся их мелодичный дуэт:

— До видзенья, панове!..

Пока друзья, с помощью фонарика билетерши, нашли свои места, на экране красивая дама уже заключила в объятья горбоносого, пиратского обличья, авиатора.

— Везет нынче авиаторам, — с улыбкой произнес Петр Николаевич, — и в кино, и в жизни.

Но Миша и Вачнадзе уже пристально следили за экраном.

…Красивая дама оказалась дочерью богатого маркиза. Она, не повинуясь запрету родителя, тайно обвенчалась с безвестным авиатором и под покровом ночи бежала из Парижа. Началась жизнь, полная лишений, бедности, контрактов на платные полеты для увеселения публики, за которые авиатор получал гроши от богатых предпринимателей, нанимавших его, как актера.

«И все-таки оба были счастливы: они любили друг друга и жили под одной крышей, — что еще надо для счастья?» — дрожала на экране надпись, и авиатор, надевая шлем, отправлялся в свой полет.

— На «Райте» летает, — шепнул Миша.

— Какой там «Райт»! Это «Блерио», — ответил Петр Николаевич.

Как ни банален был сюжет французского фильма, летчики сидели, затая дыхание. Предчувствие надвигающейся беды щемило горло.

…Хорошенькая жена авиатора увлеклась известным тенором, приехавшим на гастроли в городок, где они обитали. Начались тайные свидания, дочь маркиза мечтала о возвращении в Париж.

Авиатор стал пить, осыпал жену упреками, та плакала, божилась, что незнакома с тенором, и… бежала снова на свиданье… Счастье кончилось. Пьяный, измученный, поднимается авиатор в мрачное, затянутое тучами небо и падает подбитой птицей. Гром потрясает воздух. Мечутся огненные стрелы молний. Жена авиатора рыдает под звуки траурного марша Бетховена.

Домой шли узкими, грязными улочками Варшавы. Все трое долго молчали… Когда вышли на широкое, выложенное крупным булыжником, шоссе, Петр Николаевич тихо запел:

На диком бреге Иртыша-а
Стоял Ермак объятый ду-умой…

2

Странное дело! Еще только вчера, после первого самостоятельного вылета на «Ньюпоре», Петр Николаевич готов был взлетать и садиться без счета, а сегодня он волновался так, словно летит впервые. Сердце трогала опасливая мысль: «Справлюсь ли? Не выбросит ли „Ньюпор“ какую-нибудь „штуку“?»

Петр Николаевич чувствовал себя прескверно. С утра болела грудь и это служило верным предзнаменованием сильного кашля, который не отпустит его весь день.

— Предбанник какой-то здесь, а не зима — сырость, туман… — бормотал он, застегивая привязные ремни. — Эх, в Нижний бы сейчас… все в серебре, в алых и золотых блестках снега на морозном солнце!

Нестеров взлетел и долго не разворачивался: мотор работал с какими-то необыкновенными похлопываниями.

«Карбюратор шалит… Нелидова бы сюда! Вот кто умел следить за мотором…»

Наконец он плавно развернулся. Впереди громоздились дома Варшавы. Под крылом белело шоссе, примыкавшее к изгороди Мокотовского аэродрома.

Вдруг что-то оглушительно хлопнуло. В карбюраторе загорелся бензин. Петр Николаевич выключил зажигание. Мотор заглох. Винт остановился, правая лопасть его беспомощно торчала над капотом мотора, словно заячье ухо.

Нестеров бросил взгляд на альтиметр. Семьдесят пять метров высоты!.. Под крылом аэроплана чернели острые зазубрины кровель ангаров…

«Гроб!» — промелькнула беспощадная мысль. Петр Николаевич скрипнул зубами. Судьба отпускала ему лишь одно мгновенье на принятие решения. Одно мгновенье!

Сесть на ангары — смерть! Развернуться, — потеряешь скорость и тоже…

Петр Николаевич не видел, как из трубки лился бензин и пламя уже лизало стойки и рессоры шасси…

У ангаров беспомощно суетились летчики и мотористы. Кто-то бежал с огнетушителем. Миша Передков и Вачнадзе стояли с перекошенными страхом лицами, не дыша, глядели вверх.

Штабс-капитан Самойло схватился за голову и простонал:

— Господи! Второй покойник за неделю!..

«Ньюпор» с глубоким, невообразимо крутым креном, почти на месте, развернулся на сто восемьдесят градусов и (всем очевидцам показалось это чудом!) плавно приземлился, подламывая колесами тонкий ледок.