Отчий дом

Когда приблизился Нестеров, Вачнадзе глянул на него в упор и тихо спросил:

— У вас?

— У меня, — быстро ответил Петр Николаевич и, взяв руку Вачнадзе, почувствовал, как тот слабо пожал ее.

Фельдшер взял вожжи.

— Н-но, Клеопатра! — важно сказал он и, придерживая котелок, зашагал рядом с тарантасом.

Под командой Стоякина поставили аэроплан в нормальное положение. У него был начисто снесен руль глубины, подмято шасси. Инструктор стал объяснять причину неудачной посадки Вачнадзе:

— Сначала поторопился, не погасил скорость, потом упустил ручку. А ручка, знаете ли, что уздечка у необъезженного коня: надо знать, когда держать, когда отпустить. Каверзная штука, ручка, господа!..

«У Стоякина — все каверзное, — думал Петр Николаевич, — и ручка, и педали, и мотор, и земля… Впрочем, он прав. Летчику надо глядеть в оба! Не по Невскому проспекту ходим».

Он старался внимательно слушать Стоякина, но то и дело отвлекали тревожные мысли о Вачнадзе, о той синей пачке, что искал он, как только пришел в себя…

Придя домой, Петр Николаевич с нетерпением развернул странную пачку. На маленьких белых листочках величиной с почтовую открытку было напечатано:

«К трудовому народу России.

Ленские выстрелы разбили лед молчания, и — тронулась река народного движения. Тронулась!.. Все, что было злого и пагубного в современном режиме, все, чем болела многострадальная Россия, — все это собралось в одном факте, в событиях на Лене. Вот почему именно Ленские выстрелы послужили сигналом забастовок и демонстраций…»

Пальцы Петра Николаевича дрожали.

Значит, он не ошибся, и встреча в цветочном магазине не была случайностью. Вачнадзе… тоже буревестник! Что произошло бы, найди эту пачку кто-нибудь другой? Тюрьма, каторга… Еще бы! Государственный преступник!..

Странно, Вачнадзе — князь и распространяет листовки «К трудовому народу…» Что между ними общего? Впрочем, Зарайский в отсутствие Вачнадзе как-то шутил: «У грузин так: две овечки есть — и уже князь, пять куриц завелось — княгиня!»

Так вот почему трудно было Петру Николаевичу определить, что за человек Вачнадзе! Он живет двойной жизнью…

Вспомнилась юная девушка, распространявшая прокламации на Николаевском вокзале. Вот кому трудно, чудовищно трудно. А он полагал, что труднее его ни у кого судьбы нет… Вот у кого учиться надо бесстрашию!..

Он бережно сложил листовки и спрятал пачку в письменный стол. Потом передумал и, разложив листовки на несколько тонких стопок, упрятал их в книжный шкаф между страниц словаря Брокгауза и Ефрона…

12

Ремонт «Фармана» продолжался всю неделю. Нелидову помогал один Нестеров. Будто заправский столяр, выстругивал он рубанком нервюры и рейки, разводил казеин.

— Паевой вы человек, Петр Николаевич, — сказал Нелидов.

— Отчего же — паевой? — спросил Нестеров.

— Во всякое дело свой пай вложите, стороной не пройдете. Не похожи на офицера!

— Ой-ой, — шутливо поморщился Нестеров, — от такой похвалы недалеко и до хулы, Геннадий Матвеевич!

— Нет, не то… На других офицеров не похожи. Они вон на травке лежат да анекдотами, верно, забавляются, а вы трудитесь. Руль глубины смастерили так, что мне ни в жисть не сделать!

— Зря ропщете на офицеров, Геннадий Матвеевич. Они хорошие люди.

— И Зарайский хороший? — быстро спросил Нелидов.

— Ну, в семье не без урода.

— А Стоякин? Ежели хотите знать, жизнь его в моих руках не раз была. Мотор и аэроплан когда смотришь, — душой изболеешься: нет ли где трещины в бензиновом проводе, целы ли троса, не отошли ли гайки в цилиндрах… А Стоякин что? По морде бьет не хуже Зарайского.

В голосе Нелидова звучала застарелая обида. Петр Николаевич промолчал. Да и что скажешь? Немало наблюдал он в жизни пренебрежения и даже ненависти к простым людям. Не раз открыто противился он этому. Да, видно, и впрямь плетью обуха не перешибешь. Жизнь устроена так, что в ней запутаешься, как муха в паутине… Подумать только! Его, Петра Николаевича, солдаты считают «хорошим» только за то, что он не дерется, относится к ним с уважением. Вот и Нелидов одобрительно отозвался о нем… Горько от такого одобрения, больно сердцу…

Петр Николаевич поделился с механиком своим замыслом:

— Понимаешь, Геннадий Матвеевич, недавно я вычертил на бумаге «мертвую петлю»… И рассчитал с помощью логарифмической линейки каждую деталь ее… Получается нечто неслыханно новое, опрокидывающее все «новейшие» толкования ученых о теории устойчивости аэропланов.

Нелидов смотрел на Нестерова с любовью.

— Понять мне трудно, Петр Николаевич… Из церковно-приходской школы, кроме закона божия, почитай, что ничего не вынес… Налегке вышел. Однако чую сердцем: у вас получится. Да еще как получится, Петр Николаевич!

— Сердце — советчик плохой. Оно глупо, — задумчиво усмехнулся Нестеров.

— Ой нет, Петр Николаевич. У иных лоботрясов, может, оно и глупое. А у тех, кто прожил трудную жизнь, — сердце вещее.

Петр Николаевич вспомнил насмешки офицеров:

— У тебя тяготение к цирку. Построй маленький аэропланчик и по проволоке носись над головами людей под устрашающий грохот барабана.