Отчий дом

Его голос заглушили шумные приветствия офицеров.

— Если тебе нужна будет какая-нибудь помощь, приезжай прямо ко мне. В моем доме всегда самовар с разведенными парами! — Кованько положил тяжелую руку на плечо Нестерова.

— Нужна помощь, ваше превосходительство. Я привез чертежи своего аэроплана и хочу построить его на московском заводе «Дукс».

— Помогу! У меня есть покладистые господа в Думе, — подмигнул Кованько.

Петр Николаевич повеселел и, сам не замечая, запел вполголоса:

«Не счесть алмазов в каменных пещерах…»

Куприн снова подошел к Нестерову, подсел к столу.

— Я часто бываю в Гатчино. Меня тут знают все — от пристава Василь Васильича до бродяги и контрабандиста Фильки. Дружен я и с летчиками. Мне рассказывали о странной болезни среди авиаторов, которая называется «потерей сердца». Вот летает человек, его даже считают смельчаком, и вдруг чувствует внезапный и непреодолимый страх перед небом. «Я потерял сердце», — говорит он себе и уходит, навсегда уходит из племени авиаторов. Это правда, Петр Николаевич?

— Правда, — ответил Нестеров задумчиво. — Бывают такие положения в воздухе, когда аэроплан не слушается летчика. Да, не слушается. И это пугает. По существу, все что я предлагал — и глубокие крены, и крутые развороты, и мертвая петля, — не что иное, как противоядие, лекарство против «потери сердца».

— Интересно! Когда-нибудь я напишу рассказ об этом, — сказал Куприн. Он хотел добавить, что его интересует именно Петр Николаевич Нестеров. Он хотел бы узнать о его детстве, о его жизни, чаще встречаться с ним и слушать его, наблюдать его, попытаться понять его душу, без чего нельзя браться за перо.

Но он ничего не сказал ему больше. Только сидел, подперев руками крупную гривастую голову…

Пока Нестеров гостил в Гатчино, Адольф Пегу успел переехать в Москву и начал там демонстрацию своих полетов. Петр Николаевич хотел увидеть его искусство, и, кроме того, он намеревался установить связи с заводом «Дукс», имея при себе рекомендательные письма генерала Кованько и двух депутатов Государственной Думы.

На следующий день Петр Николаевич выехал в Москву.

Вечером 14 мая 1914 года в большой аудитории Политехнического музея было многолюдно. Профессор Николай Егорович Жуковский развернул большой лист ватманской бумаги и прикрепил его к кафедре.

— Господа! — сказал он. — Сегодня мы чествуем нашего французского гостя Адольфа Пегу, «мертвые петли» которого вы все видели.

Говоря о теоретическом обосновании фигурных полетов, я хочу рассказать, что свыше двадцати лет назад, еще в 1891 году, нами демонстрировалась диаграмма, на которой, как вы видите, в числе возможных траекторий аэроплана показана и «мертвая петля».

Да, господа, «мертвая петля» — новое и весьма веское слово в науке, сказанное героями-авиаторами. Наука — не пантеон, где покоятся великие мертвецы, не поклонение богам, а поиски, неутомимые поиски нового, не раскрытого человечеством, отвоевание у Природы ее тысячелетних тайн — вот истинные пути науки!

Жуковский пригласил господина Пегу. На кафедру поднялся крепкий, смуглолицый, с большими, гордо закрученными вверх темно-каштановыми усами и с такого же цвета быстрыми, веселыми глазами мужчина. Он стал говорить по-французски…

В это время к столу полетела записка. Николай Егорович нагнулся, поднял записку и развернул ее. «Девятнадцатый ряд, шестой стул справа, П. Н. Нестеров».

Профессор Жуковский прикрыл широкой рукой рот, растянувшийся в улыбке, и на том же листке бумаги написал несколько слов по-французски. В следующую минуту он передал записку на кафедру.

Жуковский искал взглядом девятнадцатый ряд, шестой стул справа… «Вон он, молодой штабс-капитан Нестеров… Бледное худощавое лицо, внимательные и одухотворенные глаза. Такие глаза бывают у ученых, поэтов и героев. И какая скромность, черт возьми! Истинно русская скромность!..»

Пегу взял записку и, прервав доклад, стал читать. Он побагровел, кончики усов мелко задрожали…

«Боже мой! Вот так встреча… Месье Блерио, французские газеты, депутаты поздравляли меня с редким открытием: „Вы совершили мертвую петлю, месье! Этот подвиг науки и храбрости принадлежит Франции!“ Да, это очень приятно, конечно. Но где-то на дне души червем точил неумолкающий укор: „А ведь мертвую петлю первым совершил русский поручик Нестеров. Да, он совершил ее первый. Ты прочел об этом во французской газете и уже повторил то, что сделано было другим“.

Мне надо было признаться. Найти в себе мужество и признаться. Но разве я сумел бы пересилить газетный перезвон!.. И вот теперь, в России, в этом самом зале сидит тот самый поручик и слушает мой доклад о „мертвой петле“. Нет, я обязан, наконец, открыть правду! Это долг чести…»

— Господа!.. К моему стыду, я этого не знал… — проговорил он хрипло. И вдруг возвысил голос, быстро-быстро продолжал: — Среди нас находится… настоящий творец мертвой петли. Я считаю недостойным выступать с докладом о мертвой петле в то время, когда здесь присутствует ее автор. Месье Нестероф!..