Отчий дом

— Та-ак! — как-то словно бы даже обрадовавшись, что поймал собеседницу на горячем, победно воскликнул он. — Т-а-ак! Я не возражал бы вам… Но позвольте! Если уж на то пошло, давайте в самом деле выясним, кто же именно навязывает в данном случае политические, идейные выводы. Я? Петр Петрович? Другие товарищи? Читатели? Или же сам автор? Как по-вашему?.. — И, не дожидаясь ответа, вероятно даже и не добиваясь его, торопливо и горячо продолжал: — Так вот! Сам же автор и навязывает. Не психологию и не просто какую-то мораль, а именно идейно-политические выводы.

— Ну, и в чем же вы их усматриваете? — совсем не удивившись, спокойно спросила Галина Акимовна.

— Как в чем? Как это в чем? Прежде всего в той мнимой, а на самом деле четко направленной «беспристрастности», в способе подачи жизненного материала, в том уже упоминавшемся здесь смещении понятий, камуфлированных лишь похожестью словесных формулировок: вот вам, дескать, факты, вот известные вам всем словесные формулы, а вы думайте, делайте сами выводы, моя хата с краю, я никому ничего не навязываю. Хотя вывод из всего этого, как ни вертись, непременно напрашивается лишь один и выбирать на самом деле не из чего: остается лишь загубленная, искалеченная жизнь и утерянное счастье двоих потому только, что один уперся, как вол, и не захотел пойти в церковь, не захотел сломать свою глупую, свою упрямую комсомольскую гордость.

— А не слишком ли прямолинейно, Андрон Елисеевич, не слишком ли «в лоб»?

— Нет! И вы меня этим лбом не пугайте, потому что я вам еще больше скажу…

— Не знаю, что вы еще скажете, и пугать вас не собираюсь. Я просто для себя хочу выяснить все до конца… Ведь нас учат — чем меньше в произведении прямых авторских выводов, чем меньше лобового, тем лучше и для автора, и для произведения, и, самое главное, для читателя!

— Не возражаю. Но только при том условии, если автор, прикрываясь беспристрастностью и объективностью, не подсовывает читателю, скажу откровенно, подленьких намеков.

— Вы думаете, что в этом глубоко психологическом и, в конце концов, совершенно жизненном рассказе есть какие-то подленькие намеки?

— Бесспорно!

— В чем и где они?

— Здесь, рядом с основным, так сказать, действием. В том, что само по себе напрашивается: «А что бы случилось, что бы изменилось и кому бы от этого был вред, если бы он согласился и они бы обвенчались?!» А? Как вам понравится такая беспристрастность?

— Гм… — Какой-то миг она помолчала. Однако не растерялась и не признала себя побежденной. — Гм… И вы в самом деле усматриваете там этот, как вы говорите, «намек» или же просто испытываете меня?

— Гм… — хмыкнул и Журба, натолкнувшись на ее непостижимое спокойствие, как на глухую стену, — Странно, Галина Акимовна! Да здесь же и слепому видно, что автор, создавая эту вещь, сознательно шел на скандал как средство, которое должно бы привлечь внимание не к психологическим глубинам творения, а, прежде всего, к целям идейно-политическим! На это и весь расчет!

— В самом деле странно, — слегка пожала плечами Галина Акимовна. — Странно, — произнесла с холодным и поэтому непонятно каким — притворным или искренним — удивлением, — странно, как двое людей совсем по-разному могут читать одну и ту же вещь!

Она помолчала. И все молчали, не опомнившись еще от новой горячей вспышки теперь уже настоящей, двусторонней дискуссии.

— Очень странно, — так же тихо промолвил Журба. И видно было, что не понимает: что она, насмехается? Или ничего не понимает? Или иное что?

— Что же именно удивляет вас? — снова спокойно спросила врач.

— То же, что и вас. Меня, например, и в самом деле искренне удивляет, что вы могли прочесть эту вещь как-то иначе, чем все мы. Но я только теперь понял, что не знаю, как именно прочли, поняли и восприняли эту вещь вы… Может, вы более подробно поделитесь с нами своими соображениями? Я, например, изложил уже и излагаю все откровенно, как думаю, так и говорю: вещь эта, на мой взгляд, скандальная, по меньшей мере идейно ущербная, скажу даже больше — в чем-то вредная… А что вы против этого можете мне возразить?

Галина Акимовна вместо ответа снова лениво пожала плечами, спросила:

— А не слишком ли многого вы от меня требуете, Андрон Елисеевич?.. Скажу вам на это лишь вот что: все в конечном счете зависит от человека, ведь что ни человек, то индивидуальность. Здесь все: и жизненный опыт, и характер, и темперамент, и выработавшиеся или же врожденные вкусы и способности.

— И все же любопытно, что же именно подсказывают ваш темперамент, характер, ваши вкусы? Вот хотя бы по поводу настойчивого стремления данного автора пересмотреть, ревизовать определенный период нашей истории и определенные, по мнению подавляющего большинства, наши неопровержимые истины…