От Баха до Шостаковича

О лютеранстве Баха и его времени можно было бы сказать многое, но главное, мне кажется, заключается в следующем. Многие современные православные и католики привыкли думать о себе как носителях церковной Традиции (с большой буквы), а о лютеранах и прочих протестантах – как о представителях либерального, облегченного, полуцерковного христианства. В эпоху Баха дело обстояло совсем не так. Лютеранство исторически возникло как реакция на те недостатки средневековой Католической церкви, которые воспринимались как искажение первоначальной чистоты, строгости и ясности христианской веры и церковной практики. Главным стремлением лютеран было возвратить христианство к тому, что они считали изначальной Традицией, восходящей к первым векам христианства. По многим причинам сделать это им не удалось. Но была огромная тяга к традиционному христианству, к истинному христианству, к тому христианству, которое, как считал Лютер и его последователи, было утрачено в средневековом католичестве. И лютеране создали свою традицию, которой строго придерживались на протяжении нескольких веков.

Лукас Кранах Старший. Портрет Мартина Лютера. 1528

Один известный современный богослов, на склоне лет обратившийся из лютеранства в православие, в своей книге «Бах как богослов» высказал мнение о том, что, если бы все поэтические сочинения Лютера были почему-либо сегодня утрачены, их без труда можно было бы восстановить по баховским партитурам. Действительно, Бах положил на музыку большинство церковных гимнов Лютера. Именно эти гимны легли в основу той церковной традиции, которую с таким усердием созидали лютеране времен Баха. И сам Бах был частью этого созидательного процесса.

Во времена Баха мир уже начал двигаться к той пропасти революционного хаоса, который в период с конца XVIII по начало XX века охватит всю Европу. Младшим современником Баха был Вольтер, гуманист и деист, провозвестник идей Просвещения. Сорок лет спустя после смерти Баха грянула Французская революция, ставшая первой в ряду кровавых переворотов, совершенных во имя «прав человека» и унесших миллионы человеческих жизней. И все это делалось ради человека, вновь, как и в дохристианские, языческие времена провозглашенного «мерой всех вещей». А о Боге как Творце и Господине вселенной стали забывать. В век революций люди повторили ошибки своих древних предков и начали возводить вавилонские башни – одну за другой. А они – одна за другой – падали и погребали своих строителей под своими обломками.

Бах жил вне этого процесса, потому что вся его жизнь протекала в ином измерении. Культура его времени все дальше отходила от культа, а он все глубже уходил в глубины культа, в глубины молитвенного созерцания. Мир все быстрее гуманизировался и дехристианизировался, философы изощрялись в изобретении теорий, которые должны были осчастливить человечество, а Бах воспевал Богу песнь из глубин сердца.

Как и всякий пророк, в своем отечестве и в свое время Бах не был по-настоящему оценен. Его, конечно, знали как великолепного органиста, но никто не сознавал его гигантского композиторского масштаба. Тогда по всей Германии гремела слава Карла Филиппа Телемана – композитора, чье имя теперь мало кому известно. Генделем же тогда восхищалась вся Европа.

Последнее произведение Баха, «Искусство фуги», стало его завещанием. Он сочинил одну очень простую музыкальную тему, и она легла в основу целого сборника полифонических пьес, в которых эта тема проходит в самых разных вариантах, модифицируясь, преобразуясь и преображаясь, звуча то в обращении, то в увеличении; затем к ней добавляются другие темы. Последняя фуга из этого сборника является тройной: она включает экспозиции трех разнохарактерных тем, которые в разработке должны сойтись вместе. Именно в тот момент, когда эти темы сходятся, композитор умер, и его последняя фуга так и осталась неоконченной.

После смерти Бах был почти сразу и почти полностью забыт. Изданное посмертно «Искусство фуги» оказалось невостребованным: сыну Баха, Карлу Филиппу Эммануэлю, не удалось распродать более тридцати экземпляров; в конце концов пришлось пустить с молотка матрицы этого издания, чтобы хотя бы частично покрыть понесенные расходы.

В XVIII веке именно Эммануэль Бах считался великим композитором, о сочинениях же его отца – Иоганна Себастьяна – знали лишь немногие. Рассказывают, что однажды Моцарт оказался в церкви Святого Фомы в Лейпциге во время исполнения мотетов Баха. Услышав лишь несколько тактов баховской музыки, он воскликнул: «Что это?» и весь обратился в слух. По окончании исполнения он потребовал, чтобы ему показали все имевшиеся в наличии партитуры Баха. Партитур не было, но нашлись голоса. И вот Моцарт, разложив голоса на руках, на коленях, на стульях, начал просматривать их и не встал, пока не закончил чтение. Влияние Баха, безусловно, сказалось на самом глубоком произведении Моцарта – «Реквиеме». Впрочем, Моцарт был одним из немногих исключений: большинству же музыкантов второй половины XVIII столетия творчество Баха было неинтересно.