…На тайной сходке в помещении бывшей столярной мастерской авторитеты Кыштымской зоны постановили: выдвинуть начальнику колонии ультиматум. Если в трехдневный срок начальник не примет меры, то поднимать бунт, брать в заложники контролеров и требовать, чтобы на зону пропустили группу журналистов с телевидения, лучше всего с ОРТ…
Перед последним голосованием мнения разделились. Что касается бунта, тут двух мнений быть не могло, а вот по поводу требований к начальству?..
– Вездеход надо брать, бабки и стволы, а не журналистов! – сипел сгоревшими от кокаина связками курганский авторитет Белый. – Уходить на вездеходе в тайгу. Под видом журналистов они спецназ пришлют с волынами да автоматами, и всем нам кирдык!
Он провел рукой по горлу, для большего эффекта закончив фразу витиеватыми матюгами.
Другие идею бунта с побегом не разделяли, но соглашались, что на случай возможного столкновения со спецназом неплохо было бы обезопасить себя, захватив для начала оружейную комнату или, на худой конец, обезоружив нескольких охранников…
– Чем тут от голода подыхать, как скотам, пусть лучше пристегнут по трешнику и отправят по этапу, на любой другой зоне будет лучше, чем тут!
…Пока шла сходка, Трофимов держался особняком, молчал, своего мнения не высказывал, а лишь курил, выпуская в кулак клубы вонючего махорочного дыма. Но когда пришло время голосовать, он проголосовал за план, который одобрило большинство. Затем была составлена петиция на имя начальника колонии. Трофимов написал ее под диктовку многих голосов. Зачитанная вслух, петиция вызвала одобрение авторитетов.
Оставалось ее передать. На роль парламентера Трофимов предложил уже знакомого дежурного, который этим утром бесполезно пытался добиться для него встречи с начальником третьего блока. Солдат был немедленно найден, и за десять пачек сигарет согласился в свое следующее дежурство передать письмо начальнику зоны.
… На Колыме, где тундра и тайга кругом,
Среди замерзших елей и болот.
Тебя я встретил с твоей подругою,
Сидевших у костра вдвоем.
Заунывный голос Малька, аккомпанировавшего себе на старой, раздолбанной и расстроенной гитаре, раздавался под почерневшим от времени и потрескавшимся от сырости потолком. Зеки вслушивались в неказистые строки старой, тысячу раз уже слышанной, но все-таки не наскучившей песни.
Шел мягкий снег и падал на ресницы вам,
Вы северным сияньем увлеклись.
Я подошел к вам и руку подал,
Вы встрепенулись, поднялись.
И я заметил блеск твоих прекрасных глаз,
И руку подал, предложил дружить.
Дала ты слово быть моею,
Навеки верность сохранить.
– Эх-х! – с чувством вздохнул кто-то. – Вот так бы… познакомиться…
Остальные с осуждением глянули на расчувствовавшегося зека.
– Не мешай, – зашикали на него слушатели.
В любви и ласках время незаметно шло.
Пришла пора, и кончился твой срок.
Я провожал тебя тогда на пристань,
Мелькнул твой беленький платок.
С твоим отъездом началась болезнь моя.
Ночами я не спал и все страдал.
Я проклинаю тот день разлуки,
Когда на пристани стоял.
А годы шли, тоской себя замучил я
И встречи ждал с тобой, любовь моя,
По актировке, врачей путевке,
Я покидаю лагеря.
Трофимов лежал на своей «шконке», заложив руки под голову, и вспоминал. Воспоминания последнее время стали все чаще посещать его в минуты, когда можно было более-менее чувствовать себя спокойно, без обычного зековского настороженного, почти звериного внимания. А собственно, почему «почти»? Жизнь на зоне и свои порядки больше смахивают на звериные, чем на человеческие. Так же, как среди диких зверей, человек тут может рассчитывать исключительно на себя. Каждую секунду должен ожидать всего чего угодно – удара заточки, сделанной из куска арматуры, провокационного слова, после которого ты, в соответствии с теми же звериными законами, должен будешь совершить гадкий поступок… Так же, как среди диких зверей, здесь не существует понятий «совесть», «честь», «долг», «любовь», несмотря на то что эти слова присутствуют в большинстве тюремных песен. Нормальные человеческие отношения приобретают здесь настолько извращенные формы, что «человеческими» их назвать язык не поворачивается. Это отношения человекообразных существ. Немногим удается сохранить себя. Трофимов сумел…
«Общие работы» – верная смерть через год-два. Хотя ему повезло – все-таки не уран кайлом добывали, но и никелевая руда, которую приходилось вырубать в тесных и узких штольнях, немногим менее вредна для здоровья. В лагере были работы и полегче, лесоповал например, но начальник, глянув в дело, отправил его в штольни. Были в его деле какие-то загадочные пометки, в соответствии с которыми зека нужно было сгноить как можно быстрее.
Изо дня в день, из месяца в месяц выдалбливая куски руды из бесконечной стены, впору было бы отчаяться. Но он сжимал зубы и продолжал вгрызаться в породу, будто это и было его основным предназначением в жизни. Работал и ждал своего часа…