Островская быль

Встретятся, бывало, на улице соседки и завяжется у них разговор. А Кланя-то мне знакомая. Бедовая девка. Ей, кажись, и лет-то всего-ничего. Двадцать два? Вот-вот… Так говоришь, с партизанами якшалась? Надо же, и опаски не было. Вот матери-то горе… Словом, одни пустые пересуды. Да и большинство обывателей – не считая само-собой тех, кого она касалась напрямую, – история эта интересовала постольку-поскольку: повод поговорить и только. Не до того – своих забот полон рот. Выжить бы. Оккупация – не сахар. Второй год уж, как немцы на Псковщине хозяйничают. Теперь это вроде даже и не Россия считается, а… как бишь его… какой-то рейхскомиссариат Остланд, что ли… И не выговоришь. По всему видать, мы – ломоть отрезанный. Теперь их, небось, уже и не сковырнёшь немцев-то. Зазря это всё. К чему было затеваться с тем подпольем? – вероятно рассуждали многие.

Наступившая суббота должна стать днём, который поставит точку в этом деле. В пятницу, ещё засветло, полицаи ходили по домам и уведомляли, что завтра в десять всем надлежит быть на базарной площади, что, дескать, явка обязательна, и всё такое прочее. Понимать это следовало так: не придёте, хуже будет. С утра народ потянулся в центр города. Установленная на площади высокая П-образная виселица яснее ясного давала понять, что здесь произойдёт. Подневольные зрители – в основной массе, конечно же, женщины, – со страхом взирали на этот страшный атрибут смерти.

Денёк выдался морозный и, что для здешних мест непривычно, солнечный. Обычно в декабре погода – не забалуешь: серое мрачное небо, промозглый ветер с реки, благо ещё, если снег не повалит. А тут вдруг солнышко выкатилось. Однако, мало кого из тех, кто вынужден был сегодня присутствовать на базарной площади, это радовало. То, что им предстояло увидеть вызывало содрогание и ужас.

Башенные часы на колокольне Свято-Троицкого собора показывали без десяти десять, когда подъехал тентованный грузовик, из которого горохом посыпались немецкие солдаты. Они быстро оцепили площадь по периметру – понятное дело, безопасность прежде всего, – и лишь после этого прикатил на своей легковушке полковник Зассе – комендант. Едва он вышел из машины, к нему подскочил молоденький лейтенант. Они о чём-то переговорили, лейтенант козырнул и куда-то умчался. Последующие минут десять ничего не происходило. Все ждали.

Ровно в десять – вот же чёртова немецкая пунктуальность! – показался ещё один грузовик, бортовой. Он медленно полз по набережной. На скамьях в открытом кузове под охраной автоматчиков сидели четверо: две девушки и два парня. Совсем молодые, почти дети. Несмотря на мороз, никакой тёплой верхней одежды на них не было: девушки – в изорванных летних платьях, парни – штанах и рубахах, заляпанных бурыми пятнах запекшейся крови. На лицах следы побоев.

Грузовик приблизился к площади.

– Коленька! – раздался из толпы надсадный женский крик и захлебнулся в надрывных рыданиях – видно, мать узнала в одном из приговорённых своего сына.

Толпа немедленно, словно только ждала сигнала, взорвалась выкриками и плачем. Полковник Зассе встревоженно осмотрелся, но пресечь внезапный всплеск эмоций всё же поостерёгся, тем более что общего порядка проведения мероприятия это пока не нарушало. Грузовик заехал прямо под виселицу, с которой свешивались четыре петли, и там остановился. Сопровождавшие осуждённых солдаты заставили ребят встать, деловито накинули всем четверым петли на шеи и, откинув борта кузова, соскочили на землю. Шум на площади, словно по команде, стих. Вперёд вышел комендант в сопровождении переводчика и по-немецки зачитал приговор. Переводчик старательно, слово в слово, озвучил его вслед за комендантом на русском языке. Если коротко, то суть сводилась к следующему: за пособничество бандитам Клавдия Назарова, Анна Иванова, Константин Дмитриев и Николай Михайлов приговариваются к смертной казни через повешение.

Толпа снова взорвалась всхлипами и причитаниями. После оглашения приговора в лицах молодых людей, обречённых на смерть, мало что переменилось. За месяц, что длилось, так называемое, следствие, они прошли все круги ада, и теперь лишь безучастно взирали на колыхавшуюся толпу и равнодушно ждали конца. Ежедневные истязания и пытки убили в них ощущение реальности. Они даже не никак реагировали на свои собственные имена, которые выкрикивали их близкие. Казалось, ничто уже не сможет вывести их из этого состояния… Но нет. Девушка, та что постарше – это была Клава Назарова – словно очнувшись, вдруг громко выкрикнула, перекрыв повисший над площадью гул:

– Мы умираем за Родину! Да, здравствует наша Родина!

Она хотела ещё что-то сказать, но грузовик тронулся с места, и всё было кончено…

Биографическая справка: