Остромов, или Ученик чародея

— Бездны, бездны, — пробормотал Остромов, разумея бездны невежества. — Гипнотист погружает пациента не в сон, как говорят обычно, а в состояние особенной ясности сознания, несовместимое с обыденностью. В обыденности ваш ум затемнен, вы все время помните, что вам надо пойти туда-то и не наступить, положим, в лужу. — Он опять ненавязчиво взял под локоток; не вырывалась, загипнотизированная рассказом. — Это как если бы единственный выход из горящего дома загромождался кучами хлама. Гипнотист убирает этот хлам, вот и вся задача. Разумеется, пациент ничего не помнит, что он рассказывал в этом состоянии, — душа погружается в себя. И вот она рассказывает, что в предыдущем воплощении — это был девятьсот седьмой или девятый год, из рассказа врача я в точности не помню, — она была замужем точно за тем же человеком, то есть за той же душой, и они проводили медовый месяц в гостинице «Эдиллия», врач трижды переспрашивает, и она трижды повторяет, с ошибкой: да, «Эдиллия».

— Поняла, поняла! — радостно перебила Надя. — Он там убил сковородкой первую жену. И вот она опять воплотилась и пришла мстить — да? Он синяя борода, скажите же мне, что это так!

— Я предупреждал, что для вас все это будет шуткой, — пожал плечами Остромов. — Пожалуй, не стоит углубляться в дальнейшее…

— Нет, нет, умоляю! Я буду нема.

— Это, кстати, слишком было бы хорошо, ежели бы души могли являться к еще живым. Да такие случаи были, — снисходительно пояснил Остромов, — и описаны, и старый маршал Монморанси умер именно от того, что караульный у его дверей оказался лицом и голосом неотличим от товарища, погибшего за тридцать лет перед тем по его вине; могло быть совпадение, но не думаю. На этот счет любопытное есть сообщение Де Трези… но здесь, увы, иной случай. Они остановились в номере семнадцатом. И в этом номере произошло нечто такое, что память ее отказывалась следовать дальше. Как врач ни пытался, все усилия разбивались об эту стену — и она отправилась восвояси до второго сеанса.

Он сделал эффектную паузу, Надя ее не прерывала; он мог бы молчать и долее, и крепче сжимать ее локоть в этом молчании, — но сжалился и продолжил.

— Слово «Эдиллия», сами понимаете, запало в душу. Она спрашивает мужа — а муж в понятном нетерпении ожидает результатов: прискучило спать одному на диванчике. Муж ничего ни про какую эдиллию не помнит и начинает уже думать, что и этот врач шарлатан. Она же — назовем ее Ариадна, тем более, что это так и было, — отыскивает справочник «Весь Петербург» за 1908 год — и что же видит? Что на Сенной в самом деле был пансион «Эдиллия», не самый, кстати, дешевый, но уже в справочнике за следующий год его нет, и самый дом перестроен. С помощью мужа, привыкшего добывать по архивам нужные бумаги, отыскивает книгу записи постояльцев — вы знаете, вероятно, что такие книги всегда ведутся и сдаются в полицейский архив для отслеживания путей возможных террористов или мало ли. И представьте себе — в августе восьмого года в семнадцатом номере записана супружеская пара, она, допустим, Марина, он, предположим, Илья Львович или как вам будет угодно, с нынешними именами, понятно, ничего общего, — однако число совпадений, как хотите, начинает уже настораживать. Какого-то числа в конце августа они съехали, проведя в Петербурге всего две недели, — ну, это, если хотите, ничего еще не доказывает, дела потребовали или мало ли, — однако ей уже становится, мягко сказать, небезразлично: что там такого было, в семнадцатом номере? Ясно, что не убийство, тем паче не насилие — молодая супружеская пара, все полюбовно…

— Могут быть разные формы, — вмешалась Надя рассудительно. — Может быть, он принуждал ее к гадостям.

— Каким же гадостям?

— Разным, — сказала Надя с вызовом.

— Если вы имеете в виду так называемый французский сэкс, — ровно сказал Остромов, ликуя в душе, что появился предлог для такого экскурса, — то называть его разными гадостями может, простите, только совершенный ханжа, в чем я вас никак заподозрить не могу. Delictorum omnia assumptum est — любящим все позволено. — Он боялся, не переврал ли, — но эта, кажется, латыни не знала вовсе. — Французская армия, принеся в Россию этот вид ласк, — откуда, собственно, и происходит название, — была поражена тем, насколько именно этот способ был распространен в крепостной среде. От себя же добавлю, что на известном градусе посвящения обычный контакт совершенно заменяется этим как более символическим, восходящим к египетскому обряду, когда жрица припадает к гениталиям Осириса.

— Да я вовсе не о том, — сказала Надя с досадой, хотя именно о том, о том. — Что вы все про это, кого этим смутишь… Я думала, что, может быть, он принуждал ее к морфию, или мало ли с чем тогда упражнялись, с эфиром…