Остановка в городе

— Эйнар, а, Эйнар, можешь ли ты объяснить, почему в последнее время мне так везет на старых знакомых, несколько дней тому назад, например, я встретил Агнес, мы с ней вечность не виделись, думаю ты еще помнишь ее?

— Отчего же не помнить, — равнодушно бросил он и встал. Поезд прибыл в Клоога-Ранд. Все поднялись и направились к выходу.

Я был в замешательстве, проклинал поезд, остановку и все, что еще приходило в голову; проклинал себя, что не догадался выбрать более подходящий момент, мне казалось, что я израсходовал всю свою энергию и что пройдет немало времени, прежде чем я смогу снова заговорить об Агнес, и, кроме всего, для меня было просто непостижимо, как он мог так равнодушно говорить о своей жене, мол, разумеется, помнит. Мне оставалось лишь предположить, Что он догадывается, о чем я все время думаю, и старается обойти эту тему.

Мы разулись и пошли по раскаленному песку. Эйнар предложил отправиться берегом моря в сторону Лауласмаа, потому что если в такой день лежать на одном месте, тебя непременно хватит солнечный удар, к тому же раньше мы не раз доходили до Вяэна-Йыесуу и было бы славно вспомнить сейчас наши давние веселые прогулки.

Итак, мы брели вдоль берега по воде, то и дело заходя поглубже, чтобы искупаться, солнце по-прежнему пекло и только в воде можно было чувствовать себя человеком. К моему большому неудовольствию Эйнар ни о чем другом, кроме своих воспоминаний, говорить не хотел, и порой мне казалось — еще минута, и терпение мое лопнет, и тогда я выложу ему, что видел его жену с каким-то парнем, но я сдерживал себя, не мог опуститься до такой низости. Никто, очевидно, не в силах описать мое разочарование, когда в конце концов я рассказал ему все. Никакой реакции! Словно я рассказал ему о том, как ходил на рынок или в магазин. И вдруг мне стало ясно, что, возможно, все это моя собственная фантазия: кто-то что-то сболтнул о нем и об Агнес, а я не так понял; и в конце концов у меня не было никаких доказательств, что тот, с кем спала Агнес в ту отвратительную новогоднюю ночь, был именно он.

Я стал сам себе противен. Все во мне было настроено враждебно по отношению к Эйнару, и к морю я поехал только ради того, чтобы уязвить его. Я сам испортил себе день. К тому же я не могу похвастаться обилием друзей, встретить Эйнара и провести день с близким человеком было большим счастьем — он действительно был мне близок, ведь нас связывали самые искренние и чистые воспоминания детства.

Я догадывался, что в Ленинграде у него были какие-то неприятности, хотя он почти ничего о своей жизни не рассказывал. И теперь, вернувшись в Таллин, он ощущал себя здесь совершенно чужим. Я почувствовал, что у нас с ним слишком много общего, и тут наступил миг, когда я смог забыть все, что отдаляло нас друг от друга. Мы взбирались на дюны, бегали по мелководью, резвились и смеялись так, словно нам и впрямь удалось, преодолев годы, вернуться в детство. Наконец, когда мы, усталые и проголодавшиеся, добрались до крошечного Кейла-Йоаского пивного бара, я впервые за долгое время почувствовал себя по-настоящему счастливым и ничуть не сомневался, что Эйнар испытывает то же самое.

В баре собрались местные пьянчуги — все изрядно под мухой — они переругивались между собой. Мы нашли место возле двери, уселись на пузатые пивные бочки и принялись уплетать сардельки с ужасающе кислой капустой. Я обратил внимание, что местное общество развлекалось, цепляясь к какой-то женщине, а один старик, жующий воблу, несколько раз грубо вышиб из-под женщины сиденье. Она была пьяна и отчаянно пыталась сохранить равновесие; в конце концов, отказавшись от своего намерения, она оперлась о стол.

— Веришь ли, — обратился я к Эйнару, от неловкости стараясь избегать его взгляда, — до сегодняшнего дня я считал, что именно из-за тебя чуть было не повесился…

— Эй ты, Альма! — рявкнул какой-то мужчина, по-видимому, местный заводила. — Скажи, почему ни один мужик тебя не хочет? — Альма, опершись на стол, дремала, и мужчины заржали. — Черт побери, ставлю бутылку, если покажешь, какой у тебя там изъян. — Главарь подошел к женщине и сделал попытку облапить ее. Женщина качнулась к стене и закрыла лицо руками. Эйнар вскочил, но я преградил ему путь:

— Рехнулся? Если вмешаешься, они кинутся на нас, пусть сами разбираются, их дело.

И тут, неизвестно откуда, у стола очутился наголо выбритый парень, схватил главаря за грудки и прохрипел:

— Это ты, сволочь, упрятал моего отца за решетку! — Мужчина двинул парня кулаком, да так, что тот шмякнулся о прилавок, кружки с пивом, брызгая пеной, полетели в стенку. Парень поднялся, мужчины сделали вид, будто не замечают его, но тут парень схватил одно из сидений — это были длиной с метр дубовые скамьи — с неимоверным усилием поднял его над головой и хотел было запустить в стоявших у стола мужчин, но поскользнулся и упал. Главарь и его зубоскалы сгрудились вокруг парня, он, скорчившись, лежал на полу, но внезапно снова вскочил, в его руке блеснул нож. Мужчины отступили, парень двинулся на них, дрожа от бешенства.