Остались только слезы

— Что вы думаете о фильме? — вдруг спросила она.

Я помедлил с ответом.

— Говорите же, — настаивала Люсия.

— Но я почти ничего не видел…

— Ну, а что вы скажете о сегодняшней сцене?

— Дурацкая сцена…

Она не стала возражать и, только остановив машину на красный свет, повернулась ко мне с задумчивым видом.

— Почему?

— Да потому, что она начисто лишена оригинальности! Все это видено уже сотни раз… Жаль разменивать такой талант, как ваш, на подобные фильмы!

— Дюмаль — замечательный режиссер!

— Конечно! А Лувуа — замечательный автор диалогов, а Белстайн — замечательный продюсер… И самое интересное, что фильм получится замечательный… Но замечательный стандартный фильм…

Я замолк, сам испугавшись всего, что наговорил.

— Простите, если я вас обидел.

— Вы меня не обидели… Как вы сказали, вас зовут?

— Морис… Видите, и имя тоже стандартное…

Я вздохнул. Мне хотелось бы высказаться, но никак не удавалось сформулировать свои мысли.

— В сущности, вы обвиняете кино в условности?)

— Да.

— Но, мой маленький Морис, таковы вкусы публики, а мы работаем для нее!

— Не надо потакать вкусам публики! Надо ее воспитывать…

Она рассмеялась заученным смехом.

— Вы молоды, Морис. По сто с лишним миллионов за фильм — воспитание дорого обойдется! Продюсер — это коммерсант, а коммерсант создан для того, чтоб зарабатывать деньги…

Люсия пожала плечами.

— Отбросив сказанное, вполне разделяю ваше мнение…

Мы приближались к Ратуше.

— Вам куда?

— Безразлично… Вообще-то я живу на авеню де л'Обсерватуар в комнатке для прислуги, но гостиной мне служит весь Париж! Так что здесь или там…

Люсия Меррер остановила машину у тротуара, и я собрался было выходить, как вдруг она схватила меня за руку.

— Какой у нас сегодня день? — спросила она.

— Вторник…

Она помолчала в раздумье, будто ей предстояло принять важное решение.

— Поехали ко мне ужинать…

Это было столь неожиданно, что я не нашелся, что сказать. Она молча тронула машину. Лишь оказавшись перед ее роскошным особняком на бульваре Ланн, я нашел в себе силы возразить.

— Мадам Меррер…

— Да?

— Лучше не стоит…

— Почему?

— Не знаю. Но чувствую, что мне не следует принимать ваше приглашение…

Она припарковала машину у огромной кованой решетки. Крыльцо ослепительной белизны по эту сторону решетки вело к стеклянной двери с ручками в виде бронзовых рук. Все это выглядело шикарно, необычно и тем не менее напоминало мне тюрьму.

Люсия взяла свои перчатки, сумочку и очки, лежавшие рядом с ней на сиденье.

— Идемте!

— Нет!

— В таком случае постарайтесь объяснить…

— Ну что ж… Видите ли, завтра вы, оставаясь в этом великолепном доме, забудете сегодняшний вечер. А я в своей шестиметровой комнатке не смогу больше думать ни о чем другом. Я боюсь, понимаете?

Она пристально взглянула на меня. И я впервые заметил в ее темных глазах какой-то странный завораживающий блеск.

— Не надо бояться, Морис. Жизнь принадлежит тем, кто ни перед чем не отступает…

Пожав плечами, я вышел из машины, открыл Люсии дверцу и затем последовал за ней в дом.

* * *

Дверь открыл слуга в белом смокинге, словно сошедший со сцены. Увидев меня, он не проявил ни малейшего интереса. Он был занят только своей хозяйкой, она поглощала целиком все его внимание. Это был не тот тип лакея, для кого великие люди не существуют. Напротив, у него постоянно был такой вид, будто он просит автограф.

Снимая с Люсии манто, он действовал так, словно распаковывал драгоценную безделушку.

— Поставьте еще один прибор, Феликс…

— Хорошо, мадам…

Она открыла какую-то дверь. Я снова последовал за ней, продвигаясь с осторожностью исследователя, рискнувшего забраться в еще не изученные пределы Амазонки.

Это роскошное жилище пугало меня куда больше, чем джунгли! Вслед за Люсией я вошел в гостиную размером с наш съемочный павильон, не меньше. Здесь стоял обитый телячьей кожей гигантский диван, такие же кресла и рояль, на котором возвышалась самая большая лампа, которую мне довелось когда-либо видеть. Стены были обтянуты лимонного цвета шелком, а пол целиком покрывал толстый ковер.

— Извините, я на минутку, только переоденусь.

Я уселся в одно из кресел, поскольку диван, почему-то напоминавший мне спрута, вызывал у меня чувство ужаса. Эта комната, несмотря на весь свой блеск и богатство, производила грустное впечатление. Здесь пахло затхлостью, будто дом нежилой.

Слуга вкатил в гостиную столик с напитками. Должно быть, ему дали соответствующие указания, ибо он поинтересовался любезным тоном:

— Что месье будет пить, виски или портвейн?

— «Уильям Лоусон'с».

Если бы клиентам в барах наливали такие порции, бары быстренько прогорели бы. Он заполнил до половины большой стакан, положил в него кубик льда и подал мне сифон. Я не осмеливался нажать на рычажок из боязни промахнуться, не туда направить струю и осквернить сверхъестественную белизну ковра. Я бы себе этого никогда не простил.

— Вероятно, месье пьет чистое виски?

— Да, именно…