Остались только слезы

— Возьмите, хочу отплатить вам… Если любите сувениры, можете засушить его в книге…

Я схватил цветок. Для меня он вдруг перестал быть простой розой за восемьдесят франков. Не знаю даже, попрощался ли я, уходя, но долго еще вспоминал ее странную, чуть грустную улыбку.

Розовый бутон, который я с благоговением сжимал в руке, был похож на эту улыбку.

Глава II

В последующие три дня я видел Люсию лишь мельком во дворе киностудии или в баре. Каждый раз она была в обществе разных известных личностей, и это отбивало у меня всякую охоту подходить к ней.

Наконец на четвертый день был мой черед играть. Играть — это громко сказано, учитывая то, что мне предстояло изобразить: я должен был стоять по стойке «смирно», пока Люсия Меррер беседовала с президентом какой-то там республики. В определенный момент она роняла перчатку, президент неизвестной республики этого не замечал. Мне следовало, проявив вначале некоторую нерешительность, подобрать перчатку и протянуть ее Люсии. Люсия с улыбкой благодарила меня… Как вы можете судить сами, в этой ситуации мне трудно было продемонстрировать свой талант.

Фильм назывался «Белокурое приключение», и несколько реплик, произнесенных персонажами в моем присутствии, давали мне все основания думать, что это будет удручающе посредственная картина.

Перед началом съемки Люсия подошла ко мне, чтобы пожать руку. Она внимательно осмотрела меня и сказала, что мундир сидит на мне бесподобно. Затем режиссер дал команду приступить к репетиции предстоящей сцены, и Люсия, «входя в роль», утратила всю свою любезность.

В конце дня реквизитор прошелся по павильону с номерной доской в руках, на которой было написано, что мадмуазель Меррер устраивает аперитив. Разумеется, статисты в подобных возлияниях не участвовали, но Люсия, прежде чем покинуть павильон, отделилась от группы актеров и бросила мне:

— Надеюсь, вы останетесь?

И я остался. И получил право на стакан чего-то, который опустошил, стоя один в углу. Генеральный штаб картины со всей серьезностью обсуждал съемки, а рабочие постановочного цеха тем временем опорожняли бутылки. Я и не надеялся, что она будет разговаривать со мной, но все-таки мне было слегка грустно. Статист в фильме — это пария.

Последний из электриков, какой-нибудь жалкий ассистент — и то являются составной частью съемочной группы… А статист — нет! Он — предмет обстановки, не больше. Недолговечный элемент декораций… И вообще он никто! Просто загримированное лицо, от которого требуется не проявлять интереса к главным актерам и выглядеть «естественно», это «задник» подлинной жизни… Он безропотен от природы. Все, что он просит — это свой гонорар; все, на что надеется — это «попасть в кадр»; все, к чему стремится — это произнести однажды реплику, которая выведет его из состояния оцепенения…

Во время аперитива никто не обратил на меня внимания. Я был здесь незваным гостем, бедным родственником… Мой стакан «мартини» смахивал на милостыню. Я даже не мог сравнить его со стаканом вина, который иногда наливают почтальону в благодарность за услугу.

Я осторожно поставил стакан на край стола и незаметно исчез среди всеобщего оживления.

Как раз в тот момент, когда я выходил со студии, от остановки отъехал автобус. В это время суток следующего пришлось бы ждать не менее получаса. Я решил пройтись пешком до Шарантона. Этот день, который я провел в свете прожекторов, утомил меня и расстроил… Небольшая прогулка в сумерках пошла бы мне на пользу.

Когда я добрался до того места, где начинается короткая шарантонская автострада, меня обогнал «крайслер» Люсии Меррер. Проехав немного вперед, машина остановилась, затем дала задний ход, и я сообразил, что Люсия решила меня подвезти… Чувствуя как от волнения сильней заколотилось сердце, я побежал к машине. Люсия была одна. Я не сумел открыть дверцу, и Люсии пришлось наклониться, чтобы нажать ручку изнутри.

— Садитесь! — сухо сказала она.

Вид у нее был озабоченный и недовольный. Я уселся рядом. Сиденье из белой кожи показалось мне просторным как скамья в каком-нибудь зале ожидания. Люсия нажала педаль, и машина, шелестя шинами, тронулась с места. В салоне было тепло, витал какой-то легкий и вместе с тем неотвязный аромат.

— Благодарю вас, — пролепетал я. — И еще спасибо за аперитив…

Она промолчала в ответ, все ее внимание, казалось, было сосредоточено на дороге.

Когда мы съехали с автострады, Люсия словно вспомнила о моем присутствии.

— Вы прекрасно сыграли гвардейца…

То был один из идиотских комплиментов, которые я не переношу.

— Манекен из «Галери Лафайет» справился бы не хуже!

Она незаметно окинула меня быстрым взглядом.

— Перед камерой все имеет значение… Возвращая мою перчатку, вы посмотрели на меня именно так, как надо.

— Вы полагаете, что среди двух тысяч пятисот метров пленки кто-нибудь заметит это взгляд?

— Может быть…

Какое-то время мы молчали. Люсия медленно вела машину вдоль набережных. Я невольно восхищался грациозностью ее) движений. Сегодня она была по-настоящему красива. Во всей ее манере держаться чувствовалось какое-то высокомерие.