Особый контроль

— Трудно с вами спорить. Вот уже получилось, будто я признал необходимость чего-то третьего. А ведь нет, не считал я так, Владислав Феликсович, и не считаю. Ничего больше не требуется, только надо посерьезнее вдумываться в то, что наметили, и в то, что есть, и находить, что забыли, что напутали, а что попросту устарело. Ну а если кому-то нужно “особенное”, да еще если он сумеет его для себя выстроить, не припутывая боженьку — или что там еще из потустороннего сейчас в моде, — так пожалуйста, с дорогою душою. Какие возражения!

— А зачем выдумывать, искать иное, если все уже найдено, веками выстрадано, выверено?

Белов в сердцах отбросил гильзу:

— Не понимаю я вас. Сознательно служить лжи…

Не нравилась ему концовка разговора. Не нравилась — и все тут. Едва ли не впервые Василий Андреевич сталкивался с душой намного более сложной, чем его собственная, — а ведь комиссар был не прост, очень не прост, и не один десяток врагов в свое время просчитались в нем… Сейчас никак не удавалось “примерить на себя” партнера, и это сбивало и злило.

— Реальное положение… — вздохнул Граф. — Реальное положение намного тоньше и диалектичнее, чем короткое слово “ложь”. Мне хотелось бы верить, что мы еще вернемся к этому разговору.

— Хорошо, — пообещал Василий, — вернемся. И вы сами убедитесь к тому времени, на что способны человеческий разум и совесть.

Осторожно переступая, Осинецкий сошел еще на несколько ступенек вглубь.

Затем, прикрыв “козырьком “ ладони глаза, посмотрел на лютеранский сектор, туда, куда Василию Андреевичу совсем не хотелось поворачиваться.

Едва заметная печальная улыбка тронула губы Графа, когда он сказал:

— Это пока ваша очередь убеждаться.

— Это мы еще посмотрим, — сказал Белов, по-прежнему не оборачиваясь.

Граф опустился дальше в темноту. И уже оттуда донеслись его слова:

— Блаженны милостивые…

А может, Белову только показалось, может быть, распространенная евангельская цитата только предчувствовалась. Но продолжать спор не было смысла и времени.

Через мгновение Василий оказался в шестом секторе. Непроизвольно отступая перед ножом бульдозера, надвигающегося на могильные холмики, Василий призывно пощелкал пальцами.

Клочковатая стремительная туча наползла на низкое солнце. Резанул ветер. Пыль взвихрилась невысокими гибкими смерчами и опала.

— Счас я ему, контре… — перекосив рот от гнева, прошептал Седой и шагнул к бульдозеру.

Но Василий Андреевич удержал:

— Не надо. Не в нем дело. С ним успеем. Побудь здесь — я сейчас…

И — исчез.

ГЛАВА 11

— Не кладбище поедем? — спросила Наташа, устраиваясь на заднем сиденье.

— На сегодня хватит, — невесело сказал Виктор и рванул “Москвичок” так, что взвизгнули шины.

— А к Василенко?

— Вообще-то надо… Я ему позже позвоню.

— Позже ты не позвонишь.

— Это почему же?

— Он с тетей Тамарой мириться будет. Даже к телефону не подойдут…

“Ну-ну, детки, — подумал Виктор, — не слишком ли много вы знаете?”

Действительно, по вечерам Толя Василенко, не столько пьяный, сколько под устойчивым хмельком и весь такой бесшабашный, ссорится с Тамарой; а к девяти, когда хмель спадет, принимается каяться и пробует мириться.

…Отец с дочерью уже успели переодеться и умыться, когда со знакомым вечерним нытьем вкатилась Татка, а за ней, сопя и цокая каблуками, появилась Валентина.

— Здравствуй, мама, — Наташа, протиснувшись в прихожую мимо сестры, потерлась кудряшками о плечо Валентины.

— Ага, здравствуй, — ответила Кочергина и принялась стаскивать туфли. Потом поймала взгляд Виктора и спросила:

— У тебя деньги есть?

— Трояк, — ответил Виктор.

— Как, всего?

Виктор, подавляя раздражение, напомнил, что аванс шестнадцатого, и прошел в комнату.

— Мне надо срочно полторы сотни, — в спину ему сказала Валентина, — я Петухову уговорила уступить.

— Платье? — спросил, не оборачиваясь, Кочергин.

— И лодочки. Кожа — изумительная. Чуть высоковат каблук, но смотрятся на мне… Все в отделе попадали.

Зная, что переубеждать жену бесполезно, Виктор предложил:

— Давай пару ваз продадим. Ты же говорила — есть хороший покупатель…

— Ну знаешь, — Валентина подбоченилась и нелогично заявила: — Мы не нищие, чтобы хрусталь продавать. Петухова, кстати, может и не деньгами взять. Ей плитка нужна и унитаз “компакт” — может еще и приплатить…

Виктор молча прошел в комнату, посидел в кресле, глядя, как Татка снаряжает на прогулку своих кукол, и перебрался в спальню.

Плотно прикрыв за собою дверь, набрал номер.

— Добрый вечер, ма, — сказал он, чуть виновато, — это я.

— Здравствуй, сынок, — обрадовалась мать. — Как девочки? Что там у вас?

— Да все в порядке. Сейчас Татка своих красавиц выстраивает — целый детский сад.

— А Наташа учится?

— Ты же знаешь: еще больше недели…

— Что у тебя стряслось?

— Да так, разные разности… Денег вот нету, а — надо…

— И много надо?

— Полторы сотни.

— Но у меня сейчас столько нет. Потерпишь до завтра, а то наша сберкасса уже закрыта?

— Конечно.

— Так заедешь с утра?

— Заеду, — пообещал Виктор, чувствуя себя подлым скотом, — спасибо тебе, мам, я обязательно отдам.