Особые обстоятельства (Рассказы и повести)

— Я не люблю, когда на меня дышут, — заявил с заднего сиденья милый чистый голос, и на меня приветливо уставились глазенки «вишенки-черемушки», приоткрылся смешной треугольный роток без переднего зуба: — Дядечка, садитесь со мною рядышком, я буду вам дорогу показывать. — Она пришепетывала, и это тоже удивительно ей подходило.

Я подумал, согласился, только попросился сперва позвонить к себе в редакцию, чтобы сказаться…

Нет, никак не походил этот человек, норовящий как будто спрятаться в моем продавленном кресле, на того жизнерадостного здоровяка, что, слегка откинув сильный торс, небрежно и властно вел машину. Тогда он весело насвистывал, то и дело восклицал: «А помнишь!» или напевал круглым баритоном популярные песенки.

Так что же все-таки стряслось? Уж не Валерия ли, которую я про себя так и называл Карменситою, сбежала к тореадору? Мысль шевельнулась довольно пошленькая, но ничего иного я придумать не мог. Я понимал, что Баранову необходимо выложиться, затем он и пришел, однако и подтолкнуть его как-то не решался. Он мрачно дымил, стряхивая пепел на журнальный столик мимо пепельницы, в комнате, где до сих пор пахло только лекарствами, сделались сиреневые вечерние сумерки.

— Так и будем молчать? — забеспокоился я.

Он косорото усмехнулся, выговорил:

Спросили у электрика Петрова:
А почему у вас на шее провод?
Петров молчит, Петров не отвечает
И только ботами качает.

«Поистине юмор висельника», — подосадовал я.

— Хорошо, давай молчать. Или постой! — Меня осенило, я отправился на кухню, нарезал лимон, который принесли недавно, — ах, каким запахом облагородился воздух! — достал бутылку «Арарата», рюмку. — «Теперь ты у меня запоешь!»

— Один — не пью, — ладонью отстранился Баранов.

— Да мне-то нельзя. — По-видимому, в моем голосе появились плачущие или умоляющие нотки, и Баранов принял все же рюмку, и у него хватило силы даже смачно высосать лимон.

— Все же я от этого воздерживаюсь, — зашевелился он, щелкнул ногтем по бронзовой наклейке коньяка. — В горе оно угробит. И Валерию добивать…

«Значит, что-то другое?» — чуть не воскликнул я и испугался новой догадки и отодвинулся от журнального столика вместе со стулом.

Баранов горестно кивнул, сделав брови шалашиком, сказал:

— Помнишь, я возил тебя на природу?

Еще бы не помнить! Ехали мы довольно долго, по бокам мелькали дома и садочки пригорода, лиственные перелески, зеленые, синие от осиновых стволов, белые светящиеся, когда, кружась, надвигались березы. Юлька всю дорогу меня развлекала. То приникая к моему боку теплыми ребрышками — тогда от Юлькиных волос пахло, как от шерстки котенка, нагретой солнышком, то припадая к дверце с открытым окошком, на путевой ветерок, она без умолку говорила. Всякий поворот дороги, всякий перелесок, встречная пучеглазая машина, люди, «едущие» на бегучей тропинке, скуластая лошадь, «Пьющая» край шоссе, — все вызывало сотни вопросов, мыслей, определений. Я не мог их в точности запомнить, чтобы после передать, да и, пожалуй, мне это неподвластно, только было с Юлькою удивительно хорошо.

— Она вас замучает, — красиво оборачивалась Валерия, и в маленькой мочке ее уха вспыхивало золотое зернышко сережки.

А Баранов ликовал:

— Ага-а, попался, теперь Юлька возьмет тебя в переплет!

— В переплете бывают только книги, — тотчас резонно откликнулась Юлька.

— И люди тоже, — сказал я, чтобы поддержать авторитет Баранова. — Когда они попадают в беду, то говорят: «Угодили в переплет».

— А разве книжки сами попадают в беду? Вот если оборвешь переплет, тогда они голенькие и растрепанные, как замарашки…

Валерия сияла.

Место, куда нас доставил Баранов, было и впрямь прелестное. Спокойная речка, вся в серебристо-зеленом ивняке, в тени крупного с лаковыми стволами ольховника, завязывала большую петлю, а внутри петли пестро лежал лужок в ромашках, колокольчиках, красной овсянице, мятликах, клевере и всяческих других цветах и травах. Всюду кружились, преследовали друг дружку, исчезали и возникали вновь нарядные бабочки и мотыльки, деловито копошились матовые от пыльцы пчелы, важно перебирали лапами богатые, в меховых дохах, шмели. На взлобке теснился хвойный лесок, и оттуда едва слышно тянуло скипидарными запахами смол, разогретых назревающим зноем. Под взгорочком черною болячкою выделялось кострище с буграми головней, и к нему-то сразу уверенно направился Баранов. А Юлька потащила меня на лужок, не вытерпела моей тихоходности, покинула, бросилась хлопать по траве ладошкой — ловить кузнечиков и бабочек, изумляясь, почему никак они не даются ей в руки; потом попросила: «А можно я босичком подышу?» — сбросила сандалики и принялась собирать букет.

Барановы, радостно за нею приглядывая, разбирали припасы, выкладывали на разостланный плед сыры, колбасу, ветчину, хлеб, бутылку «Экстры» и несколько жестяных банок с мясными и рыбными консервами. Всего этого хватило бы на добрый взвод молодых солдат.