Особое мнение

Тавернер поставил ленту обратно в шкаф и попытался понять, что же только что сказал Янси. Что он хотел сказать о войне? Каково было его мнение? Его выступления на военную тему занимали сотни катушек; Янси был готов вечно разглагольствовать на животрепещущие темы: Война, Планета, Бог, Налоги. Но сказал ли он хоть что-нибудь существенное?

Тавернер почувствовал озноб. По отдельным, узким, и абсолютно тривиальным поводам Янси высказывал безусловные суждения: собаки лучше кошек, грейпфрут слишком кислый, если не добавить немного сахара, утром полезно вставать пораньше, слишком много выпивать плохо для здоровья. Однако действительно серьёзные темы вызывали к жизни лишь вакуум, заполненный пустыми раскатами высокопарных фраз. Те, кто соглашался со взглядами Янси на войну, налоги, Бога, планету — соглашались с абсолютным ничем. Соглашались, фактически, со всем, чем угодно.

По действительно важным вопросам у них не было абсолютно никакого мнения. Им только казалось, что оно у них есть.

В спешке, Тавернер пробежал ленты, посвящённые другим серьёзным темам. Все они оказались устроены одинаково: в одном предложении Янси подтверждал нечто, в следующем — опровергал, достигая в итоге полного исчезновения мысли, искусного отрицания. У слушателя, однако, создавалось впечатление, что он только что приобщился к богатой и разнообразной интеллектуальной трапезе.

Это было поразительно. Это было сделано поразительно профессионально. Джон Эдвард Янси был самым безобидным и бессодержательным человеческим существом на свете. Таких просто не бывает.

Тавернер вышел из лентотеки в холодном поту, и прошёлся по окружающим офисам. Повсюду за столами и монтажными экранами работали янсеры, у всех такие же добродушные, безобидные, почти скучающие лица, та же дружелюбность и банальность во взгляде, что и у самого Янси.

Безобидные — и дьявольские в этой своей безобидности. И он ничего не мог с этим поделать. Что может сделать полиция Девятиплана, если люди хотят слушать Джона Эдварда Янси, если люди хотят строить свою жизнь по его примеру? Что здесь преступного?

Неудивительно, что Бэбсону было наплевать на полицейское расследование. Неудивительно, что власти с лёгкостью их впустили. На Каллисто не было политических тюрем или концентрационных лагерей. Им нечего здесь делать.

Камеры пыток и лагеря смерти нужны тоталитарному государству, если методы убеждения оказываются не слишком убедительными. Полицейское государство, машина террора, вышло на сцену, когда тоталитарный аппарат убеждения перестал справляться со своими задачами. Ранние тоталитарные общества не были абсолютными; власть не могла проникнуть во все без исключения области жизни. Но средства массовой коммуникации с тех пор прошли большой путь развития.

Первое действительно абсолютное тоталитарное государство создавало себя прямо у него на глазах, притворяясь безобидным и банальным. Последняя стадия — кошмарная, но совершенно логичная — наступит, когда всех новорождённых мальчиков родители радостно и добровольно назовут Джонами Эдвардами.

Почему бы и нет? Они и так уже живут, думают и действуют в точности, как Джон Эдвард Янси. У женщин — свой предмет для подражания, миссис Маргарет Эллен Янси — полный набор мнений по любому поводу, кухня, предпочтения в одежде, рецепты, полезные советы… А дети и подростки могут подражать младшему поколению семейства Янси; ничто не ускользнуло от внимания властей.

— Ну, как тут у нас? — Бэбсон подошёл, и, коротко хохотнув, попытался положить руку на плечо Тавернеру.

— Прекрасно, — выдавил из себя Тавернер, уворачиваясь.

— Нравится наша конторка? — В голосе Бэбсона звучала неприкрытая гордость. — Мы хорошо делаем своё дело. Только превосходная продукция!

Трясясь от гнева и беспомощности, Тавернер выскочил из офиса и помчался к лифтам. Лифт всё не шёл, и он в ярости бросился к лестнице. Только бы выбраться из Дома Янси; он не мог здесь больше находиться.

Человек вышел из-за колонны в холле, лицо его было бледно и взвинченно.

— Постойте… Могу я поговорить с вами?

Тавернер почти прошёл мимо него.

— Что вам?

— Вы с Земли, из полиции Девятиплана? Я… — его кадык заходил вверх-вниз, — я работаю здесь. Меня зовут Зиплинг, Леон Зиплинг. Я должен что-нибудь с этим сделать. Я больше не могу.

— С этим ничего нельзя сделать, — сказал Тавернер. — Если они хотят быть похожими на Янси…

— Никакого Янси нет, — перебил его Зиплинг. — Мы придумали его… мы его создали.

Тавернер остановился, как вкопанный.

— Придумали?..

— Я решился, — голос Зиплинга дрожал от возбуждения. — Я знаю, что и как надо сделать. Во всех деталях.

Он поймал Тавернера за рукав.

— Вы должны мне помочь. Я могу остановить это безумие… но мне нужна ваша помощь.

* * *

Они пили кофе в прекрасно обставленной гостиной Леона Зиплинга, и смотрели на детей, играющих на полу. Жена Зиплинга и Рут Тавернер вытирали тарелки на кухне.