Осман. Хей, Осман!

— Нет, я не посмел бы смеяться над тобой. Но твои слова о времени, столь постоянные в повторении, твои слова наводят меня поневоле на одну страшную мысль, которую я не смею высказать…

— Не бойся этой мысли. Нет ничего необычайного в том, что она зародилась в твоём уме. Я знаю эту мысль.

— Тогда выскажи её ты…

— Теперь твоё лицо выражает смущение… Но я всё же выскажу твою мысль. Ты подумал, что все твои желания и нежелания сделаются свободными и весомыми лишь после моей смерти!..

Осман молчал одно мгновение. Затем произнёс:

— Отец! Посмотри сейчас на моё лицо. Моё лицо спокойно. Я не хочу твоей смерти. Никакая свобода исполнения моих желаний и нежеланий не заменит мне тебя, твоих верных слов и мудрых советов…

— Тогда…

— О, я знаю, какие будут твои слова! Тогда я лишь должен дождаться наступления моего времени. Оно, конечно же, придёт. Но если тебя не будет рядом со мною, пусть оно не приходит никогда!..

— Я слышу искренность в твоём голосе. Ты самый искренний из моих сыновей…

— Сегодня я услышал много похвал. Но я-то знаю, каков я! Аджамия — вот кто я! Неловкий, неумелый, неуклюжий. Проявлявший смелость лишь в охотах с птицами ловчими. Не бывавший ещё ни в одной битве! Вот и всё, что есть я сегодня!..

— Ты ценишь себя сурово. Но я скажу тебе, что в твоих словах суровых о себе самом я чую бабаитлык — молодой кураж, удальство молодое. Ты ведь тоже чуешь свои достоинства и оттого тебе не страшно бранить себя! Надо только, чтобы всё это пребывало в равновесии — всё хорошее и всё дурное, что ты чуешь, знаешь о себе самом!..

— Не умирай, отец! Всегда оставайся рядом со мной. И я не настолько глуп, чтобы не понимать! Наступает время битв. Ты, быть может, уже слишком возрастен для того, чтобы сражаться на коне. Это и передаёшь ты в мои руки. Я буду твоим полководцем! Но вождь нашего народа — ты, один лишь ты!..

— Не приучай себя, свой разум к подобной мысли! Думай о том, что в будущей своей жизни ты останешься одинок…

— Стало быть, и ты одинок? Ты не полагаешь себя окружённым верными содружниками? А я наконец? Разве я не верен тебе?

— Что есть одиночество? Я в своей жизни имел друзей, имел содружников, знал любовь женщин, познал радость бесед с наставником мудрым и радость самому сделаться наставником. Всё это ещё познаешь и ты! В какое-то время твоей жизни тебе покажется, что ты не одинок, потому что преданный друг слушает твои слова с внимательностью искренней, и прекрасная красавица слушает твои слова с любовью искренней. Но человек приходит в мир одиноким и одиноким уходит! Один лишь Аллах — над нами и с нами, с каждым из нас. Молись Аллаху, но не докучай Ему пустыми просьбами…

* * *

В Малой Азии правил монгол Газан-Хан, сын Аргуна[183]. Сельджукские султаны утратили власть. Они всё ещё существовали, но принуждены были подчиняться монгольским правителям. Возможно было говорить, что сельджукских султанов уже нет. И так мы и говорили, и говорим. Сельджукские султаны склонились перед монголами. Монголы оказывали им милости. Газан-Хан посадил на престол Малой Азии султанов: Месуда, сына Кейкавуса, и Кейкубада, сына Ферамурза, сына Кейкавуса. Но эти султаны не могли править полновластно, а были всего лишь наместниками монгола Газан-Хана. Амид, Малатью, Сивас и Харпурт[184] отдал Газан-Хан под руку Гияседдина Месуда, сына Кейкавуса; а Конья — прежняя столица сельджукских правителей, и побережье отданы были Газан-Ханом Алаэддину Кейкубаду, сыну Ферамурза. Итак, сельджукские султаны всё ещё существовали, но их государство пало, и они сделались наместниками правителя-монгола. Они подчинились ему, собирали его именем налоги с людей, живших в этих землях и городах, и отсылали собранное Газан-Хану.

— Отчего подпали под власть монголов сельджукские султаны? — спросил отца Осман. — Ведь тот прежний правитель Алаэддин Кейкубад, сын Кейхюсрева, о котором ты мне так много рассказывал, ведь он был мудр и храбр, и сражался с монголами. Отчего же всё так дурно завершилось для его потомков?..

Эртугрул задумался, затем сказал такие слова:

— Быть может, слишком рано явились в государстве сельджуков прекрасные города, мудрецы, слагатели стихов и строители мечетей, хорошо устроенные базары и караван-сараи…

Осман удивился этим словам отца:

— Что ты говоришь? Я не могу понять тебя. Растолкуй мне сказанное тобою! Разве может явиться всё хорошее, всё, что служит к благоустроению и украшению государства и власти правителей этого государства, слишком рано? Я бы не удивился, если бы ты сказал, что всё оно может явиться слишком поздно! Но слишком рано! — Нет, я не понимаю этих твоих слов!..