Осман. Хей, Осман!

— Не боишься напрасно, — обронил Осман. Они говорили на тюркском наречии, вставляя греческие слова.

— Если пропаду, пропаду с тобой! Никакая рука надо мной не будет. Один ты…

— Знаешь, слыхал, что решили?

— Уже знаю…

— Ты напрасно не боишься шейха Эдебали. Он не станет бросать слова на ветер!

Михал посмотрел на Османа, положив руки на колени.

— Если Эдебали прикончит меня, следом ты пойдёшь под ножи его головорезов.

— Ты уж не пугаешь ли меня? — Осман разглядывал Михала, то опуская, то поднимая глаза.

— Разве я что новое сказал? Ты и без меня всё знаешь, как оно есть…

— Я знаю. Я приехал сейчас сюда в Харман Кая, чтобы тебя защитить.

— Я благодарен, — тихо сказал Михал.

Осман обгладывал ножку индюшачью. Поданы были цыплята, зажаренные и политые мёдом, рыба, начиненная толчёными ореховыми ядрами…

— Кормишь ты гостей всё вкуснее и вкуснее, — Осман приподнял засалившиеся руки, ладони. Михал скоро завёл правую руку за спину, взял с одного малого стольца плат и подал гостю. Осман отёр ладони и отложил плат на ковёр.

— Новый повар у меня, армянин, уже год почти. А ты сейчас только заметил…

— Не уступишь мне повара своего? Я его найму…

— Что, султан Гази, с тобой сегодня? — Михал улыбался белыми зубами. — То жену я отпусти к тебе, то повара… Повара, это пожалуй…

Но Осман не подхватил шутку гостеприимного хозяина, не выразил одобрения. Сказал:

— Вели ещё айрана принести.

Михал поднялся с подушки кожаной и пошёл за дверь, чуть подаваясь всем телом вперёд. Вернулся с кувшином:

— Пей, султан Гази, сам хочу служить тебе слугою…

Но Осман и пил в молчании. Михал не налил себе айрана. Шло время в молчании. Осман допил и поставил чашку серебряную.

— А не поступить ли тебе так, как призывает шейх? — вдруг спросил Осман серьёзно.

— …нельзя ведь насильно… — уклончиво проговорил Михал.

— Ты не хитри со мной. Не о насилии речь.

— Разве мы не мечтали о содружестве всех вер?..

— Это содружество, оно что, основано будет на моих уступках тебе?

Теперь Осман говорил мрачно и властно. Михал невольно опустил голову.

— Я тебе говорю, — продолжил Осман. — Я тебе говорю, что я хотел бы вставать на молитву рядом с тобой, когда муэдзин прокричит азан с минарета. Ты не первый день живёшь на свете моим ортаком. Если я тебя сейчас спрошу, что ты знаешь о пяти столпах правой веры, моей веры, разве ты не ответишь?

Михал сидел, распрямившись.

— Отвечу, — произнёс тихо. И уже громче: — Отвечу. Пять столпов правой веры, твоей веры, таковы: исповедание веры — шахадет — произнесением священных слов: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — Пророк Его»; а второй столп — намаз — с обращением лица в сторону Мекки; и столп третий — сакат — раздача милостыни; а четвёртый столп — рамазан — строгий пост; а пятый столп — хадж — паломничество в Мекку хотя бы раз в жизни…

— Что тебе не по душе в этих предписаниях? Или ты видишь в каком-либо из них нечто дурное?

— Нет. Все они хороши.

— Что же тебе мешает принять их? Что? Гордыня? Твои предки некогда были язычниками, после сделались христианами. Ничто не вечно! Разве твой отец не ездил в Конью?..

— Да, это, должно быть, гордыня, — проговорил Михал упавшим голосом.

— Сделай этот шаг. Мои люди, они ведь любят тебя. Они счастливы будут молиться рядом с тобой.

— А если они станут презирать меня, как презирают труса? — осмелился возразить Михал.

— Разве ты совершишь это из трусости? Все знают твою храбрость…

— Шейх решит, что ты идёшь у него в поводу…

— Ты о шейхе не думай, думай обо мне.

Гость и хозяин снова замолчали.

— А что же моя жена? — вырвалось у Михала.

— Жена твоя может оставаться в своей вере. Никто не желает ссорить тебя с твоей женой. Ты один знаешь, насколько она любит тебя, знаешь её преданность тебе…

— Гордыня, гордыня… — повторял Михал.

— Я рад, что ты понимаешь себя. Теперь найди в себе нужные силы…

— Да! — произнёс твёрдо Михал. И повторил: — Да! — И добавил: — Прошу лишь об одном: позволь мне подумать о шейхе и ничему затем не удивляйся!

Но Осман будто и не слышал последних слов гостеприимного хозяина; слышал только «Да!», дважды проговорённое.

— В правой вере наставит тебя хороший имам, — заботливо говорил султан Гази. — Этот имам поставил первые мечети в становищах моего отца. А учил этого имама человек святой, воистину святой… — Михал сидел притихший, будто онемевший. Осман продолжал говорить: — Завтра поутру следует послать за имамом. И утром же отправимся мы с тобой на охоту! Согласен поохотиться?

— Да, — отвечал Михал покорно.

— Тогда веселее гляди! Поохотимся завтра! А теперь — спать…

Михал сам проводил гостя в хороший спальный покой; шёл почти рядом с Османом, но всё же отставая, и подымал светильник, освещая дорогу…

На другой день с утра послали за имамом. Едва рассвело. И на охоту начали сряжаться. Но Михал приметил, что Осман будто выжидает, ждёт чего-то… или кого-то… Сам Михал с трудом скрывал уныние и старался изо всех сил выглядеть весёлым. Он понимал, что Осман видит ясно его притворство; но понимал и то, что Осман одобряет его силу воли… Всё было готово к выезду на охоту, но медлил Осман…