Осман. Хей, Осман!

Загомонили с одобрением, загалдели. Казалось, всё улажено. Но тут выступил вперёд шейх Эдебали, остановился величественно против Османа, стоявшего на возвышении. И оттого что Осман был наверху, а старый шейх стоял внизу, Эдебали виделся всем беззащитным храбрецом, выступившим против тирана. Осман тотчас понял это и поспешно сошёл к шейху и стал рядом с ним. И голову наклонил почтительно и пальцами коснулся лба в знак послушания… Шейх опирался обеими руками на посох-трость… Он отвернулся от Османа и обратился к толпе:

— Согласны ли вы в том, что мы все сражаемся за правую веру? — проговорил шейх старческим голосом, но голос его был хорошо слышен, потому что почтительное молчание простёрлось, едва он заговорил…

— Согласны!..

— Мы бьёмся за правую веру!..

— Мы против неверных бьёмся!.. — раздались громкие ответные голоса.

Шейх приподнял одну руку, по-прежнему опираясь другою на оконечность посоха-трости, и вновь простёрлось молчание.

— Давно я думаю, храбрецы, — продолжил свою речь Эдебали, обращаясь лишь к толпе и не поминая Османа, будто и не бывало Османа… — Давно я думаю, храбрецы! И думаю вот о чём! Мы храбро бьёмся за правую веру; мы одолели монголов, склонявшихся к язычеству, и рассеяли их войска! Но как же мы терпим такое, как же мы терпим, чтобы среди полководцев наших являлся неверный, не стыдясь нимало, как же мы терпим, чтобы он красовался среди правоверных, отдавая им приказания и красуясь своим нечестием? Как же мы терпим?!.. — Шейх замолк на несколько мгновений и слушал радостный гул толпы. Никто не догадался, о ком говорит Эдебали, но все гомонили радостно, уже обрадовавшись возможности пограбить кого-то… — Вы, конечно же, знаете, о ком я сказал! — продолжил шейх. Никто ещё не догадался, но всем было радостно, оттого что шейх обращается к ним столь доверительно… — Вот он! — Шейх снова простёр руку. — Вот нечестивец среди нас! — И шейх указал на Куш Михала, всё ещё стоявшего на возвышении среди прочих полководцев… — Вот неверный, Посмевший оскорбить своим нечестием войско борцов за веру! — я Шейх Эдебали возвысил голос.

Осман молчал. Мысли его метались, будто стая вспугнутых с гнездовья птиц… «Неужели всё кончено? Так и рухнут, пойдут прахом помыслы о великой державе… Я стою здесь, будто наполовину обрушенная колонна древнего храма, никому уже и не нужная и не понятная никому… Если я не воспротивлюсь, они убьют Михала… А если воспротивлюсь, убьют, пожалуй, и меня!.. Потому что Эдебали целит в меня, а Михал для него — препятствие на пути ко мне…»

Осман вспомнил, как проезжал с Михалом мимо развалин-руин одного из этих древних храмов, какими здесь уставлены окрестности… Тогда Осман приостановил коня и указал плетью на развалины и полуобрушенные колонны:

— Это всё будет моё, — произнёс наполовину шутливо, наполовину всерьёз. — Это всё будет моё и моих потомков! — повторил.

Михал отвечал, подхватив шутливость в тоне Османа:

— Ты даже не знаешь, что это такое! Ты хочешь присвоить то, о чём не знаешь!

— Сначала присвою, после — узнаю! — откликнулся Осман. И по-прежнему не было ясно, насколько он шутит, а насколько серьёзен… — Ты мне всё расскажешь. — Осман повернул к Михалу своё лицо и посмотрел ему прямо в глаза. Михал не отвёл взгляд…

И вправду Михал часто рассказывал Осману всё, что знал о прошлом этой земли…

И сейчас Осман не мог бы сказать, что сердится на шейха, или любит Куш Михала. Но надо было отдать должное Эдебали, он сумел поставить на Османа хороший капкан, и теперь капкан этот защемил Османа, как волка… Худо!.. Осман стоял спиной к Михалу и прочим своим полководцам…

— Бре гиди гяур! — раздалось многими голосами в толпе. Выкрикивались и другие ругательства, ещё покрепче. И всё это назначалось Михалу…

— Аферим! Аферим! — Хорошо! — повторял шейх Эдебали. И в старческом его голосе звучали явственно горячность и убеждённость крайняя…

«Паршиво!» — произнёс в уме Осман. Было и вправду скверно, паршиво. И никакие действия не приходили в голову. А между тем Михал, не говоря ни слова, сошёл вниз и направился к своим людям. Он шёл с обнажённым мечом. Люди его также обнажили оружие. Их осыпали грубой бранью, но напасть всё же не решались. Осман не мог не приметить этой нерешительности и обрадовался ей… «Стало быть, я для них ещё что-то значу, ещё не совсем за навоз они полагают меня!..»

Даже Эдебали умерил свой пыл, поняв, что призывать воинов при Османе убить Османова ближнего ортака, расправиться зверски, было бы уж слишком и могло оборотиться против самого Эдебали!

Михал и люди Михала сели на своих коней и поскакали прочь от вытоптанного большого луга, где толпился большой воинский совет… Они отдалялись быстро… И только тогда шейх Эдебали сказал слова своего решения:

— Я не говорю против хорошего полководца, я говорю против нечестивца! Если Куш Михал примет правую веру, тогда он — наш человек! А если он останется нечестивцем, разве мы не вправе пойти на Харман Кая, убить его как неверного, враждебного нам, и взять положенную нам добычу? Разве мы не вправе?!..