Осман пробыл в доме гостеприимного Михала ещё три дня… Старался не думать о том, приехали в Ин Хисар посланные из становища, или же так и не приехали… Вдруг эти размышления делались нестерпимыми, хотелось немедленно, тотчас же вскочить в седло и помчаться в крепость, в его первую крепость… Приехали или не приехали?.. Будто невидимые глазам путы сковывали тело, не давали кинуться на конюшню, чтобы скорее, скорее… А он оставался в доме Куш Михала, ел, пил вино, спал на пуховых одеялах… Подумал о Мальхун и удивился, потому что в первый раз за всё время гостевания подумалось о ней… И это устремление помчаться, и эта скованность странная — всё это вместе было — нет, даже и не ожидание, а выжидание… Он знал, что в какое-то мгновение он вдруг, без колебаний, тронется в Ин Хисар…
И спустя три дня так и сталось. Осман простился по-родственному с Михалом. Перед самым своим отъездом вновь напомнил юному своему ортаку об Ине Гёле. А возвращался Осман в Ин Хисар покойно, в насладе медленной, неспешной езды; не думая вовсе о посланных из становища, которые то ли прибыли, то ли нет… Но он о них не думал…
А только ещё подъезжал к Ин Хисару, ещё далеко от крепости был, когда навстречу ему припустился верховой, парнишка, старший сын Сару Яты, с громким криком-кликом:
— Дядя! Скорей!..
Осман тотчас догадался, но странной выдалась его догадка, не вызвала буйной радости, не вызвала и розмыслов. Только чуть поторопил коня…
Поехал вровень с парнишкой; тот взахлёб рассказывал, как прибыли посланные, как дожидаются Османа уже второй день!..
— Аллах бююктюр! — Господь милостив! — произнёс убеждённо и покойно Осман, и похлопал мальчика по руке в знак согласия и доброжелательства…
А мальчик рассказывал детски возбуждённо, как ждали в крепости Османа, как дядя Гюндюз велел сторожить на башне…
— А я увидел, я!.. И сразу — в седло, и скорей!..
— Куда спешить? — спросил Осман риторически. И сам и ответил риторически же: — Некуда спешить. — И — мальчику: — Я поеду, а ты возвращайся в крепость впереди меня, скажи, что я вернулся, передохну немного, после выйду к посланным, будем говорить…
Мальчик смотрел на дядю во все глаза, восторженно и внимательно. Гикнул, поворотил лошадь и помчался в крепость.
Осман же ехал неспешно и по-прежнему не размышляя о посланных, о том, как будет говорить с ними. Как будто ничего и не произошло, как будто жизнь так и двигалась привычным путём… Сару Яты и Гюндюз встретили Османа; повторили, что посланные ждут…
— Ты им скажи, что я устал с дороги, — спокойно распорядился Осман. — Передохну, потом буду говорить с ними. Румская ракы — виноградная водка есть у нас?
— Есть, — отвечал Гюндюз.
— Прикажи, чтобы подали в мою комнату; знаешь, куда. И орехи пусть принесут. Я устал с дороги. Жене моей дали знать о моём возвращении?
— Она знает…
— Это хорошо. Ещё скажите ей, что я цел и невредим!
— Скажем, скажем…
Осман выпил ракы, несколько чашек, сам наколол орехов, кидал сладкие ядрышки в рот из горсти… Потом лёг и спал какое-то время. Спал без снов, было чувство полного покоя, будто жизнь давно уже установилась и шла, текла, как надобно…
Проснулся бодрым. Вышел к посланным, уверенный в себе, даже равнодушный. Они были смущены, говорили сбивчиво, просили прощения, просили Османа быть вождём. Осман слушал, молчал. Молчание его смущало их, он знал это. Ощутил себя мощным, тяжёлым, будто древний идол — внутри камень, снаружи камень… Посланные высказали всё, смолкли смущённо, заробели… Тогда он и сказал кратко, что согласен быть вождём…
— Если вы все согласны подчиняться мне беспрекословно. Подумайте хорошо! Жизнь ваша будет не такая, как при моём отце Эртугруле. Я не добрый, не такой, как он! Легко не будет вам…
Посланные загомонили. Те, что помоложе, повторяли вновь и вновь, глядя преданно:
— Мы все согласны, на всё согласны. Новая жизнь нужна всем нам. Мы окрепли давно. Нам Тундар не нужен, задницы просиживать не хотим. Мы — с тобой! Будем слушаться тебя…
Осман, Сару Яты и Гюндюз жили теперь то в крепости, то в становище. Семьи их оставались чаще всего в Ин Хисаре. Жены Сару Яты и Гюндюза привыкали понемногу к житью в домах. Они слушались Мальхун, но Мальхун никогда не кичилась тем, что является женой вождя, никогда не была чванливой. Мать Османа жила только в становище, никогда не приезжала в крепость…
Чаща и чаша — летящее время