Ослепительный нож

- В повозках возят кладь, - сказал боярин. - Возницы же сидят в утробах конских, чаще вовсе без повозок. А по углам - трёхглазые железные жердяи. Три ока трёх цветов, и возгараются попеременно. А под ногами - камень, с боков - камень. Зелени почти что нет. Оставшуюся выкорчёвывают. Лишь над головой кусочек неба в паутине. Ещё возят множество людей железные рогатые коровы. Заденут рогом паутину, испускают искры.

- Наваждение! - поёжилась боярыня. - От страха выдумался сей ужасный мир.

- Ужасный, а занятный, - возразил боярин. - Там люди могут говорить друг с другом издали. Ты, скажем, на Москве, я - в Суздале. Один другого слышат. Там простой смертный по небу летает, аки ангел, только не сам собой, а кучно, в утробах мощных стальных птиц. Живут не в избах и не в теремах, а по-пчелиному, в бессчётных сотах, в ульях до небес. Однако в вящее пришёл я изумление, узнав, что мёртвые не умирают. Нет человека, а голос его слышен, сам он даже виден, лишь не осязаем, не отвечает, ежели вопрос задам, хотя и движется, вещает, как живой.

Тут Акилина свет Гавриловна тихонько отвернулась, поднесла к глазам ширинку, дрогнула спиной.

- Что с тобой, милушка? - всполошился Андрей Дмитрич.

- Сам цел-целешенек, а разум повреждён, - уже не сдерживала слёз Мамонша.

- Отчего ж ты не остался в этом чудном мире? - увлеклась рассказом Всеволожа.

- Плохо там, - сказал боярин. - Воду из реки не пей, в пруду не искупайся, овощь, ягоду с куста не съешь, вели отмыть. От городского смраду к сельской чистоте не два шага, а долгие десятки вёрст в железной гусенице…

Тут боярыня не выдержала и ушла в избу. Андрей Дмитрич смолк.

- Как ты вернулся к нам? - спросила Всеволожа.

- Четырёхглазый муж в белой тафье, белой сорочке узнал моё желанье и помог. Такой же вот брызгалкой, что я измыслил для тебя. Однако, милушка, пойду я к нашим мужикам, сосну на прошлогоднем сене. Ты Акилинушку утихомирь и успокой. Ни словом больше не обмолвлюсь о чудном мире. Наважденье, да и только!

3

Евфимия впервые должна была увидеть древнейший русский город - Господин Великий Новгород. Едва опамятовался Андрей Дмитрич от смерченосных странствий, насельники кибитки двинулись в дальнейший путь. Лазута и Станил не стали дожидаться полного оздоровления Мамона. Их торопили договоры со скупщиками соли. Они лишь оказали помощь Симеону Яме в покупке нового коня и распрощались, не надеясь вскорости увидеться, ибо не намеревались дольше дня задерживаться в деловой столице торгующей Руси: на Суздальщине без промешки ждут новгородский лен.

Симеон Яма восседал теперь не на саврасом, на гнедом коне, что был сильнее и моложе. Кибитка шла проворнее, будто сама помолодела.

- Новгород, милуша, делится надвое могучим Волховом, - осведомлял боярышню Мамон. - В Торговой, или Купецкой, части - два конца: Словенский, Плотницкий. А во Владычной, или Софийской, части - три конца: Неревский, Загородный и Людин, или Гончарский… Нам же нужна улица Лубяница с каменною церковью апостола Луки. Там проживает вящий новгородский гражданин Василь Степаныч Своеземцев.

За разговорами с Мамоном Всеволожа не заметила, как миновали первую рогатку. Выглянула из кибитки: улица и улица - глухие тыны почти до крыш, пыль чуть ли не по бабки лошадям, а кое-где вода стоялая, хотя вот уж седмица, как длится вёдро. Евфимия чихнула, втулилась в берестяной короб.

- Подградие, - вздохнул Мамон. - А пыль всё та же, что московская, что новгородская.

И вдруг загрохотала колесница по дощатому настилу. Всеволожа снова выглянула.

- О! Новгород Москвы головой выше. Хороминам по нескольку веков и храмы каменные… А река-то! Две Москвы-реки вместит.

- Во-о-олхов! - важно произнёс Мамон. Кибитка, затёртая возами и каретами, хоть ненадолго, то и дело останавливалась.

- Товару на реке! Товару! - удивлялась Всеволожа.

- Вымол. Пристань, - пояснил Мамон.

- А корабли все иноземные. Я слышу речь немецкую…

- Герольдов вымол, - уточнил Мамон. - Пристань иноземного купечества.

- Предлинный мост и башни на обоих берегах! - оповещала Всеволожа.

- Великий мост над Волховом, - сказал Мамон. На улице Лубянице резные широкие ворота не сразу распахнулись перед ними. Страж чесал в затылке, сомнительно взирал на ставший ветхим латаный кафтан Андрея Дмитрича.

- Боярин?

Когда впустили, Мамон исчез во внутренних покоях хозяина. Акилину же Гавриловну встретила в сенях и обняла улыбчивая, круглая, как репка, жена большого новгородца.

- Оксиньица! - воскликнула Мамонша.

Облобызались троекратно.

После бани Евфимия вкушала солнце у растворенного окна опрятной боковуши, теперешней своей одрины, и любовалась видом Новгорода: закоморами, стрельчатыми башенками, куполами… В дверь заглянули:

- Боярышня, пожалуй к господину!

Удивлённая Евфимия опрянулась поспешно и прошла, сопровождаемая челядинкой, к степенному посаднику.