Осквернители (Тени пустыни - 1)

Пока Зуфер бежал, облако превратилось в тучу с ржавыми боками. Туча зловеще росла и надвигалась.

"Горит ферма, - мелькнуло в голове, - горят овцы. Мериносы... Открыть кошару!.. Надо открыть!"

Кто мог представить, что так могут кричать овцы? Тихие, молчаливые овцы.

Овцы, горя заживо, кричали, как маленькие дети, которым делают больно. От крика овец у Зуфара сердце сжималось, пока он бежал через такыр.

Он уже не думал, что пожар на ферме - непоправимый убыток для государства, не думал, что погибают ценные мериносовые овцы, не думал, что где-то в дыму и огне, быть может, она... Лиза...

Зуфар только слышал детские стоны, душераздирающий детский плач. И он кинулся прямо в дым.

Он глотал дым, искры жгли лицо и руки, он слепнул от дыма. Он ничего не понимал, разбрасывая, разворачивая дымящиеся, вспыхивающие рыжим огнем связки колючки и травы. Разбросать! Разворотить! Лишь бы открыть дорогу из огня животным. Так горько, так ужасно молили они о помощи.

Зуфар не понимал, расшвыривая и топча огонь, зачем понадобилось нагромоздить вокруг загона столько снопов колючки, горы колючки и сухой барханной травы. Кому понадобилось делать такую нелепость? Ашоту? Нет. Ашот - не дурак. Зуфар раскидывал колючие связки, затаптывал ногами языки пламени и давился дымом... Он рвался к овцам сквозь буран огня и дыма.

Только теперь Зуфар вдруг увидел, что он не один. В дыму кружились фигуры людей. Они что-то тащили и бросали. Они походили на чертей, черные, в дымящейся одежде.

- Хорошо! - воскликнул Зуфар. - Молодцы! Помогайте!

Теперь он не один, теперь овцы спасены. Он уже не замечал нестерпимого жара, дыма, железных колючек, рвущих ему в кровь ладони. Он слышал только жалобный по-детски плач овец.

И вдруг он понял: люди не помогали. Странно. Они, наоборот, подбрасывали в огонь сухую траву.

Зуфар не успел возмутиться. Сильные руки выволокли его из дыма и огня, и кто-то завизжал:

- Это еще что? Ты кто?

Пламя взревело, и жар, пыхнув в лицо, заставил Зуфара отскочить. Он отпрянул в объятия человека в папахе, сшиб его с ног, и они упали вместе. Еще барахтаясь в песке, Зуфар понял, что попал в беду.

Человек, которого он сшиб, был Овез Гельды... Осунувшийся, пожелтевший, с грязной бородой, но Овез Гельды, сардар, вожак калтаманов. Овез Гельды сидел на земле, плевался песком и злобно разглядывал Зуфара. Да и как не злиться, когда тебя, сардара, так грубо сшибают с ног.

Овез Гельды не узнал Зуфара. В огне он потерял свою форменную фуражку. Прокопченное, опаленное лицо, обгоревшая одежда делали щеголеватого речного штурмана неузнаваемым. Да Овез Гельды и не утруждал себя воспоминаниями. Его только злило, чего этот молокосос хивинец путается под ногами.

- О, - сказал непонятно откуда взявшийся Заккария, - молодой друг спасает государственную собственность...

Заккария поднял палец и спросил:

- Кто погибает? Противные исламу грязные свиньи... мюфсид (плохое, губительное для мусульманина) от всеочистительного огня и погибают.

- Что вы болтаете! Овцы, бараны гибнут... Слышите?

Старый Заккария воздел руки. Очки соскользнули ему на кончик носа. Подслеповатые глаза щурились. Тоном проповедника, перекрикивая вой, треск, шум, он возгласил:

- О юноша, мы тюрки! В нас кипит азиатская кровь... А кровь тюрков медвяная роса мусульманства. О! Мы, люди прогресса и просвещения, поняли: спасение узбеков - в сохранении религии ислама...

Обалдело смотрел Зуфар на Заккарию и бормотал:

- Тушить пожар! Спасать!

- Кого спасать? Овец-свиней спасать! Мериносов? Большевистское нововведение?.. Всякое нововведение есть противообычие, а противообычие есть заблуждение, а всякое заблуждение ведет в огонь ада. Овцы-свиньи нечисты. Пусть горят!

И за стеклами очков в золотой оправе его близорукие глаза приобрели мечтательное выражение.

И тут только Зуфар вспомнил. Ашот говорил что-то... Да, он говорил: когда привезли из-за границы новых мериносовых овец, все хивинское и степное духовенство словно взбесилось. Ишаны, имамы, муллы подняли крик. "Меринос - не овца. Меринос - поганая свинья в овечьей шкуре". Великий Каракум-ишан просто объявил, что один вид мериноса поганит душу мусульманина, и призвал истребить поганую тварь. Ашот тогда сказал: "Что только не придумают из ненависти к советской власти" - и посмеялся.

Как мог оказаться почтенный "революционер" Заккария здесь, около овечьего загона, среди дыма и огня, было непонятно. Изнеженный гуманный интеллигент и горожанин Заккария избегал жгучего солнца и песка и предпочитал ступать своими холеными ногами по коврам. Здесь, в пустыне, со своей крашеной хной-басмой до черноты бородой и золотыми очками он казался совсем неуместным. И тем не менее он стоял тут, в двух шагах от пылающего гигантского костра, равнодушно взирал сквозь очки своими прекрасными с искрой мечтательности глазами на гибель двух тысяч овец, невозмутимо слушал раздирающие вопли сгоравших заживо животных и тихо улыбался... Казалось, он хочет сказать нечто возвышенное. Но его опередил Овез Гельды.