Осколки хрустальной мечты

Но Анна Ивановна о ней узнала и оскорбилась. Она же, можно сказать, на помойке Сему нашла, отмыла, отчистила (она начала говорить о нем словами кота Матроскина из «Простоквашина»), а он… не фигвамы рисует, а творит нечто более ужасное. Не мультяшное…

И прогнала она Семена. Ну, ладно, изменил. Бывает. Но спалился! Значит, не дорожил отношениями. Иначе так провернул бы, что не подкопаешься. Знавала она мужиков, которые десятилетиями женам рога наставляли. Но у тех разве что могли возникнуть подозрения, и только. Взять того же Георгия Абрамова, отца следователя Матвея. Анна Ивановна и сама с ним грешила, но пару-тройку раз всего. У Георгия был принцип – не вступать в долгие «левые» отношения. Он позволял себе интрижки, но всегда был очень осторожен. Супруга, естественно, догадывалась о том, что Георгий ей неверен, но как мудрая женщина закрывала на это глаза. Не пойман – не вор! И Абрамов-старший не попадался.

А Семен умудрился «запалиться» и, когда его поймали на лжи, не стал ничего отрицать, подтвердил догадку Анны. Наверное, думал: если его прогонят, то вскоре простят или, как вариант, примут в другом доме, том, где он наслаждался телом другой. Но не повезло Семе. Его отвергли обе женщины, и он вынужден был уехать из города, потому что ночевать в машине больше не хотелось, а продавать мед в ДК машиностроителей ему уже никто бы не позволил.

Расставшись с Семеном, Анна Ивановна впала в странное состояние. Она не убивалась по пчеловоду, как по Коленьке, но ушла в себя, стала менее активной. В ней как будто подсел аккумулятор…

Или это возраст давал о себе знать?

– Если ты пойдешь на похороны Кольки, я с тобой больше не буду дружить, – выдала Анна Ивановна.

– Вы мне ставите условие?

– Да!

– И если я его нарушу?..

– Я уже сказала, – безапелляционно заявила она.

– Перестанете дружить со мной? – Та кивнула. Это все равно что сказать: «Забирай свои игрушки и вали из моей песочницы!» – Мы же не в детском саду, – воскликнула Варвара.

– Вот именно. Этот мужик предал и тебя, и меня, а ты хочешь отдать ему последние почести?

– Да. Это по-христиански.

– Давно ли ты стала такой верующей?

– А вы такой злой? – чуть ощетинилась Варвара.

– Я никогда не славилась добротой, как и двуличностью. Не хочу казаться лучше, чем есть. А ты – да!

– Анечка, я очень вас люблю, но не позволю… даже вам… собою помыкать. Сделаю так, как считаю нужным. Если вам не нравится что-то, увольняйте.

– Речи об этом не было. Я сказала, что…

– Да-да, помню, – оборвала ее Варенька. – Но я тоже имею свое мнение. Так что… – И, зажмурив глаза, выпалила: – Не дружите! Потому что я пойду на похороны Коли. Именно сейчас твердо решила.

Кулеж несколько секунд смотрела на «роднулечку» тяжелым взглядом. Она постоянно красила глаза, потому что они были маленькими, да еще с возрастом веки упали, но подводки и тени не помогали. «Сделала бы блефаропластику», – всегда думала Варя. Взгляд стал бы распахнутым, и лет восьми как не бывало. Но Анна Ивановна боялась операций. Смертельно! Поэтому старела естественно. Ботекс, да, колола как-то. Но он помогает пятидесятилетним, а той уже хорошо за семьдесят.

– А ты изменилась, – заметила Кулеж. – Но мне это нравится.

– Вы тоже… И мне это не нравится! – Выдав это, Варя удалилась. Не просто ушла из кабинета Кулеж, вообще покинула ДК.

Глава 4

Закрапал дождь. И без того не радужное настроение стало мрачным.

Марина задернула шторы, чтобы не видеть серость, и пошла заваривать себе чай – в кухонке на окне жалюзи опущены. Сегодня она работала с десяти до четырех. Отсидела в магазинчике, что-то кому-то втюхала, немного пообщалась с Варенькой и Анной Ивановной на отвлеченные темы и тут же уехала домой. Думала: сейчас доберусь до кровати, упаду в нее и усну. Но не тут-то было. Марина приняла любимую позу, а кроме этого, немного валерианки, но дрема не желала окутывать ее. Пролежав полчаса, женщина встала, подошла к окну, за ним – дождь, хоть плачь, хоть вешайся.

Средняя полоса России, такая привычная и вполне для жизни комфортная, была Марине не в радость. Ее тянуло в тропики. В любой жаркой стране можно торговать косметикой. Так зачем она себя мучает? Наказывает? Но за что? В том, что погиб Джуми, нет ни толики ее вины.

В дверь постучали. Марина не хотела открывать. Кто к ней явился? Сосед за солью или распространитель какой-нибудь фигни? Она ни того, ни другого видеть не желала.

Но визитер был настойчив. Пришлось идти и отворять дверь.

На пороге стоял мужчина. Точно не сосед. В их подъезде чернокожие не проживали.

– Здравствуйте, – сказал он. Прозвучало это как «Татуйте».

– Привет.

– Я – Мака. Макумба. Из Гамбии.

– Я Марина. Из России.

– Очень приятно, – вроде бы сказал он. По крайней мере, она так поняла.

– И что вы хотели?

– Жить с вами! – это он произнес четко.

– А я с вами не хочу. Извините. – Она хотела закрыть дверь, но Мака ее придержал. – Ты что себе позволяешь? – озлилась Марина. – Сейчас свистну, гопники набегут, тебе начистят фейс на раз-два.

– Не понимаю.

– Я тоже. Ты чего ко мне приперся?