Осколки

Ник сидит рядом с Артом, перед ними на столе разобранное оружие. Я хватаю пластиковую перечницу — первое, что попадается под руку, — и швыряю в его голову, попадая точно в цель! Она с силой врезается в его макушку, отскакивая, отчего Арт инстинктивно пригибается. Глаза Ника вспыхивают от шока и замешательства.

— Какое ты имел право скрывать это?! Ты трусливый лицемер! Мерзкая ханжеская дрянь!

— Какая-какая дрянь? — осторожно уточняет Арт.

— Не перебивай! — кричу я, на ходу придумывая, чем бы еще запустить. Замахиваюсь кухонным полотенцем, но Ник хватается за второй край и резко дергает на себя, так что я падаю на стол. Пули рассыпаются на пол, словно металлический град.

— С ума сошла?

Ледяные глаза пылают самым черным пламенем, и я замечаю, как его бровь нервно дергается. Он пытается сдержать гнев. Я отпускаю полотенце и, достав из кармана письмо, бросаю его перед собой (хотя мечтаю швырнуть Нику в лицо, но все же не решаюсь).

— Откуда оно у тебя, ведь я писала ему?

— Ты копалась в моих вещах? — сердито смотрит Ник на меня.

— По крайней мере, я ничего не прячу, как некоторые!

— Да какое ты имела право лезть в мою жизнь? — его голос повышается.

— Я бы не стала, но ты сам объявил мне войну!

— Ты возненавидела меня в ту же секунду, как только увидела. Обвиняешь в грязной игре, а сама ведешь себя не лучше!

— Заткнись! — рычу я.

— Правда в лицо светит?

Арт с интересом смотрит, как мы огрызаемся друг на друга, словно наблюдая за игрой в пинг-понг. Я поднимаюсь на ноги, вскакивая со стола. Ник встает тоже, так что теперь нас разделяет деревянная столешница.

— Хватит увиливать! Ты обязан рассказать все, что помнишь.

В груди разрастается острая боль, и я, превращая ее в гнев, взглядом бросаю в него ножи.

— Все, что помню?.. — внезапно усмехается он и ставит ладони на стол.

— Почему ты молчал?

— Потому что я понятия не имею, откуда у меня это письмо, — срывается он. — Потому что также, как и все вы, ни хрена не помню. Потому что ты истеричка, в конце концов.

— У тебя не было права скрывать его от меня, — шиплю я. — Я так долго пыталась выяснить о Тайлере хоть что-то, а ты, ты…

Ник поднимает на меня глаза, в них что-то тяжелое и непостижимое.

— Почему ты так настойчиво его ищешь? — спрашивает он.

«Потому что я помню, как любила его», — готовится сорваться с языка признание, но в комнату входит Шон, и я закрываю рот, так и не произнеся ни слова.

— Что за крик? — улыбнувшись, спрашивает он.

— Мама с папой снова ссорятся. — Арт запихивает в рот печенье целиком.

Я делаю рывок назад, и стул с громким шумом опрокидывается. Слезы наворачиваются на глаза.

— Как же я ненавижу вас всех! — кричу я и убегаю, скрываясь в спальне, громко хлопнув дверью.

Упав на кровать, закрываю лицо руками, чувствуя себя как никогда потерянной. В моем сердце нет ничего, кроме холодного горя. Горя и гнева.

Минут через десять открывается дверь, и Арт укладывается рядом, поправив подушку под головой. Несмотря на то, что кровать двуспальная, я придвигаюсь на его половину, устраиваясь на твердой груди. Он укрывает нас двоих одеялом и тихо вздыхает.

— Арти? — всхлипываю я.

— Что?

— Почему ты всегда рядом?

Он пожимает плечами:

— Потому что одиночество — сука коварная, и я терпеть ее не могу, а у нас и так никого нет. А еще, может, я втайне надеюсь на взаимность. — Артур улыбается, стирая слезы с моих щек. Я знаю, он шутит.

Из моего рта вырывается единственный смешок, но быстро исчезает, задавленный хныканьем.

— Одиночество не может быть женщиной, Арт, потому что оно среднего рода, — шепчу я, вытирая нос рукавом.

— Да и плевать. Главное, что я могу помочь тебе.

— Арти.

— М-м-м?

— А почему ты можешь помочь мне, а Шон не может? — всхлипываю я.

На минуту он замолкает.

— Потому что он главный, наверное, на нем большая ответственность, а я кто? Никто. Всего лишь простой солдат. Ничего не значащий.

— Ты мой друг. Самый лучший друг.

— Ник тоже так считает, — отвечает Артур. Закрыв глаза, я прижимаюсь к нему крепче и бросаю:

— Обойдется.

Осколок 9. Уговор

— Ви, ты спишь?

Под мужским весом матрас с другой стороны кровати проминается, пружины стонут, а затем затихают.

— Я не очень-то хорош в утешениях, — тихо говорит Шон, протягивая письмо. — Надеюсь, ты не против, что я прочитал.

— Нет.

Какие могут быть секреты? С тех пор, как я очнулась в том проклятом поезде, в моей жизни больше нет собственного пространства. Да и самой жизни, впрочем, тоже.

После того, как Арт ушел к себе, не знаю сколько времени я пролежала, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь бороться с сжимающей сердце болью. Кто бы подсказал, сколько успокоительного надо выпить, чтобы не тронуться.

— Я подумал, может, сходим куда-нибудь, — говорит Шон, касаясь моего лица рукой. Его пальцы жесткие и шершавые, а прикосновение слишком тяжелое – не сравнить с ловкими движениями, что я помню. — Отвлечёшься немного.

— Да, конечно.