Осколки

— Идеально созданный боевой отряд, — подхватывает мысль Шон. — Это и есть то, о чем ты говорил? — обращается он к Нику. Тот кивает.

Я стараюсь не двигаться и даже не дышать, пытаясь успокоить колотящееся сердце, потому что это уже слишком. Слишком много для того, чтобы понять и осознать. Судя по выражению лиц парней, они думают о том же: что за чертовщина происходит? Только Ник сохраняет спокойствие.

— Извини за то, что вмазал, — говорит он, обращаясь к Шону и прикладывая кулак к своей челюсти.

— Забыли!

Арт плюхается на диван, мотая головой и пытаясь стряхнуть с себя образы, как собаки стряхивают блох.

— А что делать с тем пансионатом с плаката? — Он достает из кармана сложенную вчетверо листовку и бросает на стол. — Я проверил по карте, до него всего два часа пути.

Ник, полностью погруженный в собственные мысли, пропускает его вопрос мимо ушей.

— Я думаю, стоит проверить, — отвечает за всех Шон.

— Согласна, — бормочу я. В конце концов, это разгадка сейчас важнее, а что происходит с парнями, сможем выяснить по дороге.

— Тогда стоит запастись бутербродами. — Арт подскакивает с места и исчезает в кухне. — Ви, идем, поможешь мне, — кричит он, и я послушно хромаю следом.

***

— Вы не помните меня? Мы с моим другом останавливались здесь некоторое время назад.

Шон поддерживает меня рукой за плечи, вымученно улыбаясь. Ложь — не его сильная сторона. Пока это единственное, что мы выяснили.

Владелец дома отдыха, который таковым можно назвать с очень большой натяжкой, совершенно безобидного вида старичок с аккуратно зачесанными назад тонкими седыми волосами, в третий раз качает головой.

— Ну может, кто-то из нас приезжал в одиночку?

— Нет. — Шаркая тяжелыми ботинками, он медленно шагает к некому подобию бара, сооружённому здесь же, подхватывает грязное серое полотенце и принимается натирать стакан.

Я запихиваю листовку с рекламой пансионата поглубже в карман, пытаясь придумать, что еще спросить. Место это, должна признаться, совсем не напоминает заявленный курорт, хотя, может, оно и было таковым лет эдак двадцать назад, но сейчас больше походит на старый покосившийся сарай.

Шон делает шаг вперед, протягивая хозяину несколько купюр. Ему приходится наклониться, чтобы не задеть макушкой деревянную балку на потолке.

— Ладно, можно нам тогда два номера на ночь? — Он кладет еще двадцатку сверху. — И мы забыли документы дома. Этого хватит, чтобы вы закрыли глаза на столь досадное обстоятельство?

— Разумеется, ребятки, — гремя ключами, хозяин также медленно плетется обратно. — Можешь забрать лишние деньги. Я стар, но еще не настолько мелочен.

Слегка повернувшись в мою сторону, он подмигивает. Выходит кривовато. Вспоминая, что нас ищут, я натягиваю капюшон пониже. Хотя, судя по тому, что ни на одном телеканале ничего не говорилось, вряд ли кто-то делает это открыто.

Парни возле входа дурачатся. Арт обнимает Ника одной рукой, тот же отбивается, стараясь скинуть его цепкие пальцы со своих плеч, и я понимаю, что впервые слышу, как Ник смеется. В отличие от Артура, чей раскатистый и задорный хохот слышно на всю округу, его смешки больше похожи на скрипящий собачий лай.

— Держите, ребятки. — Старик протягивает ключи, и следом за Шоном я поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице наверх.

Номер — если каморку, гордо носящую это имя, можно назвать таковым — совсем крошечный. Закинув вещи в комнату, я иду в ванную, умываю лицо и заплетаю косичку. Шон ждет меня, опираясь плечом на дверную раму и сложив руки на груди. На нем черные штаны и зеленая фланелевая рубашка, которую он нашел в шкафу летнего домика. Его хозяин, очевидно, является поклонником стиля кантри, потому что точно в такой же, клетчатой, только красной, я с утра видела Арта.

Я смотрю в зеркало, встречаясь с Шоном в отражении взглядами. Улыбаясь, рассматриваю мириады веснушек, раскиданных по лицу, и, проводя по щекам пальцами, жалуюсь:

— Почему мне так не повезло? Все люди, как люди, а я — рыжая?

На самом деле я их люблю, эти дурацкие веснушки. Наверное, потому что они делают меня мной. Пусть я не такая привлекательная, как девушки с обложек журналов, но я выделяюсь. И, признаться, мне это нравится.

— Отбели их, — безразличным тоном произносит Шон.

— Что?

Всего фраза, но она выжигает изнутри слова, которые я все это время считала «только нашими».

«Я так соскучился, что мечтаю поцеловать каждую твою веснушку…»

Внутри все сжимается от обиды.

— Ты же сама сказала, они тебе мешают. Сейчас наверняка существует масса всяких женских «штук», чтобы от них избавиться, — словно почувствовав свою оплошность, исправляется Шон. Но ему не нужно оправдываться. Одно дело, пара крапинок на носу— привет от весеннего солнца, совсем другое, когда ты покрыта ими как пятнами, делающими кожу похожей на мрамор.

Шон встает рядом, поймав в зеркале мой взгляд. Скользит им по мне, его глаза улыбаются. А я чувствую разочарование.

— Как твоя нога? — Простой вопрос. Проявление заботы.