Осколки

— Они нас найдут и убьют, — шепчу, прижавшись щекой к подушке. — Или в тюрьму посадят. А может, это мы убили кого? Или украли что-то? Совершили международное преступление?

— Я так не думаю. Иначе наши портреты были бы уже повсюду. Что-то тут не сходится.

— Мне страшно.

— Мы со всем разберёмся, обещаю. — Кончиками пальцев Шон рисует на моем предплечье круги, приподнимается на локте, подпирая ладонью голову.

— Знаешь, мне кажется, нам стоит начать все с начала, — говорит он, улыбнувшись. А потом протягивает руку. — Шон Рид. Безработный, скорее всего бездомный, определённо мертвый, возможно, в уголовном розыске, но… судя по тому, что в возрасте двадцати двух лет обручен, имею исключительно серьезные намерения. Как тебя зовут, красавица?

Я смеюсь.

— У меня есть парень, — поднимаю ладонь, показывая кольцо, сверкающее на безымянном пальце. — И он очень ревнивый. Говорят, если кто-то посягнет на его девушку, он становится настоящим монстром.

— Серьёзно? — удивляется Шон. — И кто же это сказал?

— Артур.

— Тогда все ясно. — Он мягко улыбается, и остатки моего наигранного сопротивления тают. — Но попытаться ведь, определённо, стоило?

Я привлекаю его ближе, касаясь руками широкой линии плеч. Шон ласково поглаживает меня по щеке, и его взгляд пробирает до самого живота. В карих глазах густой туман, а сбитое дыхание только подкрепляет мысли, что он не сможет больше оттягивать поцелуй. И вдруг я понимаю, что сама на это отчаянно надеюсь.

Я прикрываю глаза, но Шон касается не губ, а мочки уха, и каждый нерв до самых кончиков пальцев зажигается, словно сто тысяч солнц. Все тело повинуется странному голоду, который можно утолить лишь одним способом, и я снова целую его сама. В этот раз он не отскакивает от меня. Наоборот. Притягивает к себе и углубляет поцелуй.

Губы у него тёплые. Он тихонько прихватывает ими мои, и я обнимаю его за шею. Я ожидаю быстроты и страсти, но Шон не торопится. Мои пальцы путаются в его волосах, его язык проскальзывает между моими губами, и я позволяю изучать меня, пока внизу не раздается хлопок двери.

— Чьё сейчас дежурство? — отрываясь от мягких губ, спрашиваю я.

Парень поднимает руку, смотря на часы.

— Через пять минут моё, — между нами снова скользит неловкость. — Я, наверное, пойду.

— Конечно.

Я одариваю его на прощание целомудренным поцелуем в щеку и, отворачиваясь на другой бок, засыпаю.

— Осторожно, еще одна. — Поддерживаемая за поясницу, я поднимаюсь по деревянной лестнице.

— Что ты задумал?

— Увидишь. — Это снова тот парень. — Пригнись, а то головой ударишься.

Я послушно наклоняюсь, делая шаг в темноте и оказываюсь на чердаке. Слева натянут шпагат, на котором сохнут какие-то травы, справа — металлические стойки со сложенными друга на друга коробками.

— Когда ты говорил о свидании на крыше, я немного не так это представляла, — говорю я.

— Куда ты вечно торопишься? Мы еще не пришли даже, — хмыкает он. — Стой.

Одной рукой собрав мои волосы в хвост, убирает из них что-то.

— Паутина, — произносит тихо, а потом наклоняется и ставит на открывшемся плече росчерк поцелуем. Я блаженно прикрываю глаза. — Кстати, почему я до сих пор не услышал ответ на свой вопрос?

— Задай еще раз, — дразню я, с придыханием проговаривая каждое слово.

— Просто признайся уже, тебя ужасно ко мне тянет. Всегда тянуло.

И целует в шею у основания волос намеренно медленно, дразня и растягивая каждое мгновение. Тело мгновенно откликается на касания мелкой дрожью. 

— Не правда.

— Что же ты тогда книжки про меня писала?

— Я писала не про тебя, лейтенант. Про гипотетический образ, всего лишь пририсовывая ему некоторые твои черты. Не самые лучшие, между прочим.

— Что за лингвистический бред, — смеется он, руками обвивая со спины и сцепляя пальцы в замок на моем животе, и я закрываю глаза, откидывая голову на его плечо, точно зная, что люблю его. Так же, как и он меня.

А потом он тянется к люку в крыше, открывая дверцу шире и выпуская внутрь прохладный ночной воздух. Вдалеке горит маяк, а на темном небе блестят звезды. Сотни и тысячи.

И парень шепчет на ухо:

— Столько же, сколько и веснушек.

Осколок 6. Жетон

— Овсянка с изюмом или смесь из трех злаков?

— Без разницы.

— А хлеб белый или цельнозерновой?

— Наплевать.

— С тобой невероятно интересно вести беседу, — иронизирую я, огибая очередной прилавок, — да такого собеседника во всем Лондоне не сыскать.