Осиновый крест урядника Жигина

Карька шел ходко, одолевая снежные завалы, сам выбирал дорогу, извилисто петляя между деревьями.

К вечеру, уже в сумерках, показался впереди прииск.

Мудрить Семен не стал, подкатил прямо к конторе. Оставил Карьку возле коновязи, толкнулся в двери, еще не запертые на ночь, и обрадовался, поняв, что не прогадал. Расчет его оказался верным — в дальнем конце коридора, возле печки, возился с кочергой Тимофей, разгребая угли. Обернулся на стук двери, оперся на кочергу, по-хозяйски спросил:

— По какой надобности?

— Ты чего, Тимофей, не узнал меня? Я же кучер у Расторгуева. Помнишь, приезжал к Савочкину?

— Ты подвозил, а приезжал господин Расторгуев. Чуешь, какая разница?

— Чую, чую, чего привязался. Там у меня мешок в санях, велено в руки тебе его вручить, но так, чтобы ни одна душа не пронюхала. А ты этот мешок должен сегодня же, прямо сейчас, известной персоне доставить. Мешок не развязывать и не любопытствовать. Будь другом, Тимофей, мне еще назад вертаться, ночь уже на дворе…

— Какая такая персона? — насторожился Тимофей.

— А я знаю! Не моего ума дело! Мне сказано — я передаю, слово в слово. А спрашивать — у Расторгуева спрашивай.

Тимофей подумал, отставил кочергу в сторону:

— И где этот мешок?

— В санях у меня лежит. Пойдем, забирай. Да шевелись ты, Тимофей, поживее, ясно же говорю — некогда мне! Столько верст по снегу киселя хлебать!

Развернулся Семен и двинулся по коридору к дверям. Не оглядывался, но чутко слушал — идет за ним Тимофей или не идет?

Пошел.

Быстрые, едва различимые шаги по-мышиному шуршали за спиной.

На улице, по-прежнему не оборачиваясь, Семен поспешил к саням возле коновязи и вытащил мешок, поставил его на снег:

— Вот, забирай, а я поехал.

— Погоди, — остановил его Тимофей, — шустрый какой! По-твоему, я должен этот мешок на себе тащить?

— Ну, не тащи, если не хочешь, тут брось.

— Ишь ты, раскидался! Клади обратно в сани, вези меня, куда я покажу.

Семен поворчал для порядка, сетуя, что у него еще дорога впереди, но мешок в сани вернул. Дождался, когда усядется Тимофей, и тронул Карьку.

Ехали недолго.

Свернули сразу от конторы на кривую улочку, которая плавно скатывалась под горку и там, под горкой, неожиданный посреди приисковых избушек, показался большой крестовый дом, срубленный из толстых, в обхват, бревен. Возле этого дома Тимофей велел остановиться.

— Вот это домина у тебя! — удивился Семен. — Богато живешь!

— Богато, богато, не знаю, куда богатство складывать. Жил бы здесь, не бегал бы на побегушках. Слушай, тут кирпичи наложены? Мешок-то неподъемный…

— Кирпичи, кирпичи… Кирпичи для печи!

Крутнулся Семен упруго, мгновенно соскакивая с седушки, и Тимофей даже не успел охнуть, как оказался на дне саней, придавленный поперек груди тяжелым мешком, а в горло ему, тускло блеснув, уперлось лезвие широкого ножа, заточенного с двух сторон.

— Жену урядника здесь прячешь? Кивни.

Тимофей, вытаращив глаза, осторожно, боясь наткнуться на острие ножа, кивнул.

— Сколько там народу? Кто такие? Василиса где в подполье? Или наверху? Тихо отвечай, шепотом. И не вздумай крикнуть, враз дырку сделаю.

Шепотом, со свистом втягивая в себя воздух и захлебываясь, заикаясь, Тимофей рассказал: держат жену урядника в дальней каморке, под запором, в доме кроме старика-хозяина его сын, а больше никого не должно быть. А еще добавил, что все сделает, если прикажут, и все скажет, если спросят, только бы в живых остаться. Семен прервал его бормотанье:

— Не трясись, убивать не буду. Делай, как я скажу, тогда и целым останешься, не резаным.

Тимофей кивнул с маху и наткнулся на нож, отпрянул так, что шейные позвонки хрустнули. А дальше все сделал, как ему было сказано. Вылез из саней, взвалил мешок на спину и пошел к крестовому дому, ощущая, как в позвоночник ему тычется ствол ружья, которое Семен подсунул под поклажу, делая вид, что помогает ее тащить. Взошли на крыльцо. В доме на громкий стук долго никто не отзывался, но вот послышались в сенях шаркающие шаги и старческий голос ворчливо спросил:

— Кого там нелегкая принесла?

— Открывай, Нефедыч, это я, Тимофей.

Стукнул, отодвигаясь, засов, после этого стукнул еще один, и еще, и лишь после этого дверь открылась, в проеме, в полутьме, показался старик с длинной седой бородой, столь длинной, что на груди она заворачивалась на сторону.

— Кто там еще с тобой? Мне чужие люди и лишние глаза не нужны!

— Это со мной, Нефедыч, это…

Договорить не успел — приклад ружья, которое Семен выдернул из-под мешка, прилег ему чуть пониже затылка с такой силой, что Тимофей рухнул на колени, как надает оглушенный бык, мешок кувыркнулся и упал прямо под ноги старику. Тот замер, выставив вперед бороду, разинул рот, собираясь закричать или позвать на помощь, но так же, как и Тимофей, не успел: прямо в раскрытый рот, не давая ему закрыться, просунулся ствол ружья, и Семен погрозил старику пальцем — не шали. В это время послышался шум, и в сени вывалился из дома здоровенный детина, видимо, это и был сын. Качнулся, чтобы кинуться отцу на выручку, но Семен остановил его: