Ошибка в объекте

Борис послушно пошел за водкой. Увидев, как он оставляет в залог часы, Николай чертыхнулся — надо было и часы взять… А потом он разливал водку в два больших граненых стакана и видел, с каким ужасом наблюдает за его неторопливыми действиями Борис, тот самый всемогущий Брек, который совсем недавно мог одним словом снести его, послать куда угодно просто из желания подтвердить свою власть. Как, оказывается, можно вырасти в глазах таких вот людей. Он мог обогнуть пешком весь земной шар, мог охмурить первую кинозвезду мира, и это все, вместе взятое, не произвело бы на Брека такого впечатления, как сообщение о том, что он, Николай, где-то кого-то убил. Дешевка! Он даже не знает — это совсем не то, что показывают в кино, когда герои ловко бросают ножи, стреляют из пистолетов, дерутся на шпагах, красиво протыкая противников насквозь, а те помирают в красивых судорогах с такой красивой кровавой пеной на губах… А герой легко и беззаботно, будто не человека убил, а стакан соку выпил, уходит в обнимку с загорелой красоткой… И она смотрит с таким восхищением и с такой преданностью, что он попросту не сможет удержаться, чтобы еще кого-нибудь не убить. Теперь он уже разнообразия ради снесет противнику полчерепа потрясающим выстрелом из какой-нибудь оптической штуковины…

Бедный Брек! Он даже не знает, как это бывает на самом деле, он не знает, с каким незатихающим треском опускается камень на человеческий череп, не знает, какие глаза у человека, понимающего, что его убивают…

Николай посмотрел на растопыренную ладонь правой руки, словно еще раз взвесив камень с выступом, усмехнулся и встал, похлопав Бориса по плечу.

— Ты вот что, — сказал он, — можешь идти прямо сейчас, понял? Скажи, что ты видел меня здесь, в этом кафе, пять минут назад, а буфетчица подтвердит. И тебе даже медаль могут дать. Дешевка.

— Коляш! — вскочил Борис, но не было в его голосе уверенности и оскорбленности. Он знал, что Николай сейчас сильнее, потому что готов пойти дальше: драка, перевернутые столы, милицейские свистки — все было в одной секунде, все могло выплеснуться от неосторожного движения Бориса, от одного его слова. А Николай ждал, подталкивал Бориса — пусть все это произойдет, ну?!

— Не надо, Коляш, — сказал Борис тихо. — Если хочешь, я вообще не пойду туда… Можешь у меня пожить…

— А знаешь, чем это кончится? — усмехнулся Николай. — Меня возьмут на улице.

— Почему? — Борис старательно сделал удивленные глаза.

— Потому, что ты так с ними договоришься, Брек.

Николай быстро вышел из кафе, свернул за угол, проехал две остановки на трамвае, сел в такси и направился на первую же железнодорожную станцию, где останавливались транзитные поезда; и через трое суток бродил по Свердловску, заглядывал в магазины, грелся в кафе; а когда деньги кончились, на последнюю десятку купил билет и решил воспользоваться старым способом — позаимствовать у попутчиков. Но Николая застали как раз в тот момент, когда он потянулся к чужому пиджаку. Ему крепко вломили и выбросили из поезда на каком-то полустанке. Прячась от проводников под скамейками, Николай добрался до Новосибирска и там прямо на вокзале продал свои фирменные джинсы, купив взамен уцененные портки в зеленую полоску с чернильным пятном у кармана. Там же за трешку купил кроличью шапку с проплешиной на затылке. Через месяц он разгружал вагоны во Фрунзе, а когда им заинтересовалась дорожная милиция, в тот же день отправился в Душанбе, два дня бродил по базару, потом напился, и местные алкаши обобрали его до последней копейки.

Однажды ему удалось стащить чемодан у какой-то старушки, и он, запершись в вокзальной уборной, судорожно перебирал содержимое в поисках денег, но не нашел ничего, кроме банки с вареньем да тряпья — какое у старухи может быть тряпье! Но следующий чемодан оказался удачнее — обнаружив там две бутылки коньяка и несколько сот рублей, Николай в тот же день выехал в Москву. Ехал долго, но дорога не казалась ему утомительной. В последнее время он все чаще замечал за собой отрешенность, когда, ни о чем не думая, он сутками, неделями пребывал в полусонном, заторможенном состоянии. Потом в нем словно просыпалось что-то, и он начинал с удивлением осматривать места, в которых оказался, как бы заново видел людей, хотя жил с ними уже месяц, настороженно оглядываться по сторонам, опасаясь сказать лишнее. Но все это его быстро утомляло, опять наваливалась сонливость, и он жил самым краешком сознания, самой малой его частицей. Такое состояние наступало все чаще, становилось продолжительнее; иногда, чтобы взбодриться, Николай напивался, но это не приносило облегчения. Наутро он чувствовал себя еще более опустошенным.