Ошибка в объекте

Потолкавшись у касс Курского вокзала, он вдруг обратил внимание, что каждый вечер отсюда уходит поезд в Днепропетровск. «Вот где меня не ждут! Бедная теща ахнет!» — подумал он, пересчитывая деньги. Их хватило и на билет, и на несколько бутылок водки — состоятельный хозяин был у кожаного чемоданчика…

Мерно вздрагивала полка в такт колесному перестуку, вспыхивали иногда станционные фонари, обдавая его голубоватым резким светом, прогрохатывали встречные составы, и опять мерный перестук… тяжело, с надрывом дышал попутчик на нижней полке, сопела толстуха, которая начала ужинать, едва только тронулся поезд, и вот только закончила, бессильно отвалившись на полку…

«Преступник возвращается на место преступления, — Николай улыбнулся в темноте щербатым ртом — два передних зуба вышибли ему за какую-то паршивую шапку… — Где же это было? Кажется, в Иркутске… А, какая разница! Не податься ли мне к своей разлюбезной жене? А на кой? Пусть живет… Когда-то между нами что-то было, это ведь подумать только — из-за нее я и в эту историю влип… Что-то мне от нее нужно было… Зачем-то я хотел ее видеть… Деньги? Нет. Пацан? С ним тоже все в порядке… Что же я от нее хотел… И надо же, по случаю мужика пришил…

А знаешь, Коляш, ведь ты уже совсем не тот человек, который совершил преступление. Что у тебя, кроме имени, осталось от того Николая? Похож ты на него немного, да и то если в бане отмыть, постричь, приодеть… А они фотки развесили по стране! — Николай, уткнувшись в подушку, вдруг залился долгим безудержным смехом. — Додумались — фотки на фанере понаклеили — ищите, дескать, злодея! А злодея-то и не узнать! Ну, дают!»

Еще лицо его сохраняло гримасы смеха, а он уже не смеялся, ему вдруг стало жаль себя — и того, кем он был когда-то, и нынешнего, готового за ночлег или за обед тащиться за кем угодно… Так щемяще стало жаль себя, что у Николая невольно выступили слезы и смешались с еще не просохшими слезами смеха. Потом и это состояние быстро прошло, и он, лежа с мокрым лицом, спокойный и расчетливый, прикидывал, стоит ли ему сейчас в темноте пройтись по кармашкам пальто соседа? Но подниматься было лень, и потом, если обнаружится пропажа трояка, то, конечно, первым делом посмотрят на него…

«Видик у тебя, Коляш, нынче еще тот», — он привычно провел языком по пустым деснам, со свистом выдохнул через эту дыру воздух и уснул. Проснулся в Харькове. Было раннее утро. Поезд стоял на сером пустынном перроне. Николай посмотрел в окно, попытался вспомнить — что-то у него было связано с этим городом. Потом встал, взял свою сумку и вышел из вагона. И спокойно, будто заранее все было именно так и задумано, спустился в подземный переход, прошел в кассовый зал и купил билет на Москву. Поезд отходил через час с небольшим, и поздним вечером Николай постучал в знакомую дверь. Несколько мгновений на лице у Сухова было полное недоумение. Николай понял, что тот его не узнает. Вздохнув, он перешагнул через порог, закрыл за собой дверь и, уже хорошо освещенный, повернулся к хозяину. И Сухов узнал его. Ничего не изменилось в его лице, он только выпрямился и побледнел.

— Привет, старина! — Николай ткнул его легонько кулаком в бок, и Сухов отшатнулся с таким ужасом, будто на него ножом замахнулись. Николай, отвыкший от того, чтобы его боялись, даже смутился. — Дома кто есть?

— Все дома… Спят.

— Ну и пусть спят. Посидим здесь?

— Холодно. Пошли в дом.

— Пошли, — польщенно сказал Николай. Его давно никто не звал в дом, он отвык от такого обращения. — Разуюсь, — он извиняюще улыбнулся, дескать, грязь на улице, наслежу я у вас тут. — Я тихо, ладно? — Николай несмело улыбнулся, будто опасаясь, что Сухов выгонит его. — Это… у меня тут кое-чего есть, — он несмело вынул две бутылки водки и растерянно замер с ними, не зная, как к этому отнесется хозяин. — Мы по маленькой, ладно? — спросил Николай, заглядывая Сухову в глаза. — Ты не думай, я ненадолго… Я проездом… ладно?

Сухов, покрутившись с бутылками по комнате, поставил их на подоконник, прикрыв шторами.

— О! — шепотом воскликнул Николай. — И правильно! Вроде нет нас, вроде и не мы вовсе! — Он потер ладошки друг о дружку, подернул плечами, как если бы одновременно и поправлял пиджак на плечах, и подтягивал брюки. Сухов узнал этот его жест. Но если раньше в нем был вызов и превосходство, то теперь это был жест слабого, робкого человека, опасающегося, что его попросту прогонят. — Ты вот что, — торопливо прошептал Николай, — ты не беспокойся, мы пропустим по маленькой, я согреюсь и это… как его… Понимаешь, тороплюсь, — он сцепил пальцы, тут же развел их, опять сцепил. — Ехать надо, понимаешь… А я смотрю, огонек горит, дай, думаю, загляну… А ты дома… Ну, думаю, ладно, значит, обошлось у парня… Я, конечно, подвел тебя под монастырь, но ты уж не имей на меня зуб, ладно… Ты это… огурец или чего-нибудь занюхать, а?

Сухов только теперь начал понимать, что видит перед собой совсем другого человека, совсем не того, которого он знал, которого боялся встретить снова.