Ошибка Нострадамуса

Он не был поэтом высшего класса. Высшее искусство поэзии, заключающееся в способности придавать словам максимальную выразительность, ему не давалось. Стихотворение живет особого рода энергией. Если она слаба, то никакие ухищрения не смогут обеспечить ему необходимую цельность. Оно будет зиять риторическими пустотами, которые нечем заполнить. В поэзии Юрия Мандельштама такой энергии немного, но есть и у него стихи, без которых антология российской поэзии XX века была бы неполной.

Хотя бы вот это:

Ну что мне в том, что ветряная мельница
Там на пригорке нас манит во сне?
Ведь все равно ничто не переменится
Здесь, на чужбине, и в моей стране.

И оттого, что у чужого домика,
Который, может быть, похож на мой,
Рыдая, надрывается гармоника, —
Я все равно не возвращусь домой.

Язвительно-прямой, беспощадный в оценках Ходасевич не очень высоко ценил стихотворные опыты своего молодого друга. «Поэтика Юрия Мандельштама светится отраженным светом, живет не своими, а лишь усвоенными приемами», — констатировал он, но при этом отметил, что Мандельштам «формально богаче, разностороннее многих его сверстников» и выделяется на их фоне «истинно поэтическим душевным складом», а в его стихах «чувствуется воля к непринужденности и широте письма».

Согласно воспоминаниям современников, Юрий Мандельштам был человеком высокообразованным, блестяще владел пятью языками. Еще в гимназии читал мировую классику на языке оригиналов. Внимательные глаза, правильные, хоть и неброские черты лица, тихая медлительная речь придавали его облику выражение задумчивой меланхолии. Он больше любил слушать, чем говорить, и жил в мире поэзии — единственно для него возможном.

Огромную роль в его жизни сыграло знакомство с семейством композитора Игоря Стравинского, проживавшим с начала тридцатых годов Париже. В этой веселой дружной семье было четверо детей. В старшую дочь Стравинского Людмилу (Мику) и влюбился Юрий Мандельштам. Влюбился — не то слово. Рухнул в эту любовь, как в пропасть. Мика Стравинская, хрупкая, порывистая, наделенная волшебным обаянием, была дивно хороша. Ее щеки украшал румянец, который ей очень шел. Увы, это был зловещий признак чахотки. Чтобы жениться на Мике, Юрий крестился — таково было условие ее отца Игоря Федоровича. Свадьба состоялась в 1935 году, а через три года Людмила умерла, не дожив и до тридцати лет. Юрий остался один с маленьким ребенком на руках. Жену свою он любил даже больше, чем поэзию, и после ее смерти погрузился в слепое отчаяние. Долгое время лишь необходимость заботиться о маленькой дочери привязывала его к жизни. Впрочем, постепенно к нему вернулся присущий его натуре оптимизм:

Тебя здесь нет, а я еще живу,
Но тишину твою и безмятежность
Каким угодно словом назову,
Но лишь не тем, в котором безнадежность.

Грянула война. Немцы заняли Париж. Юрий Мандельштам мог уехать, но решил остаться. Он боялся потерять работу, боялся за малышку дочь. К тому же, как и многие в то время, считал, что все как-нибудь обойдется.

Вечером 10 марта 1942 года, после наступления комендантского часа, пришедшие с проверкой французские полицейские не обнаружили Мандельштама в его квартире — он спустился к приятелю, жившему этажом ниже. Разумеется, нужно было немедленно бежать, но по свойственному ему простодушию он этого не сделал. На следующее утро пошел в префектуру отметиться и домой уже не вернулся.

Юрий Владимирович Мандельштам умер 15 октября 1943 года в концлагере, в польском местечке Яворжне.

Третий Мандельштам

Солнечным весенним днем Марк Мазья, коренной петербуржец, литератор с абсолютным поэтическим слухом, сам нею жизнь писавший стихи, дарил мне Петербург Достоевского. Мы вдоволь находились по черным лестницам и дворам-колодцам, похожим на мрачные, устремившиеся ввысь туннели, сохранившие странное очарование былых времен. «Петербург Достоевского, — считал Марк, — это монстр, наделенный своеобразной прелестью и обладающий магическим влияниям на души людей. Это оазис, возникший на мерзлой земле, который был не только соучастником преступлений, но и соавтором многих безумных идей и теорий». Мне повезло: о таком гиде, как Марк, можно было только мечтать.

— Хочешь увидеть могилу Мандельштама? — спросил Марк, когда мы вышли из парадной дома, где проживала старуха-процентщица.

— Шутишь? — удивился я. — Мандельштам умер от дистрофии в декабре 1938 года и зарыт в общей яме с другими таким же несчастными. Его могилы не существует.

— Да не Осипа Эмильевича, а Роальда Чарльзовича, — улыбнулся Марк.

— Роальда? Ну конечно, хочу.

Я уже был знаком со стихами этого удивительного поэта, опубликованными в альманахе «Аполлон-77» Михаила Шемякина.