Ошибка доктора Свиндебарна

— Нет. Нам повезло.

— Видите, как хорошо, что я оставил снайперов!

— Нет. Это не хорошо. — комиссар помолчал, желваки на щеках ходили ходуном. — Впрочем, может быть вы и правы. Он хотел умереть.

— Что?!

— Да, он хотел умереть. Ведь говоря нормальным языком — ему нет прощенья. Он убил полтора миллиона ни в чём не повинных… И собирается убить ещё. Кстати, как там эвакуация?

— Идёт полным ходом. Но нужно ещё хотя бы полчаса.

— А что… С обращением Российского Президента?

— Только что закончилось. Он всё прочёл, чего требовала эта …!

— Тогда всё в порядке. Вы вызвали бригаду экспертов для этого? — комиссар небрежно носком туфля поддел аппарат, выпавший из рук Зисерманна.

— Да, они сейчас будут.

— Хм. Ну-ну.

Прощание у трапа «Хьюи» не было ни тёплым, ни дружеским. Единственное, что спросил спецагент, было:

— Когда вы догадались, что в руках у него — муляж? И всё остальное — блеф?

— Ещё до того, как вошёл к нему. — комиссар не считал нужным скрывать свои рассуждения, даже пояснил, — Он слишком умён, чтобы давать такое оружие в руки двух сверхдержав. (Про себя комиссар хитро усмехался: он не сомневался, что листочек, «случайно» залетевший под доски пола, и с которым сейчас, словно дурень с писанной торбой, носится Женевьева и её банда крутых умников — ловко сфабрикованная фальшивка.) Поэтому рабочих агрегатов, да и не-рабочих, никто и никогда не найдёт.

— Но почему вы тогда не остановили всё это? То есть — Обращение …тина?!

— Я посчитал, что хоть Зисерманн и использовал недостойные и грязные методы, дело, за которое он боролся, всё же стоило того, чтобы за него бороться.

Жизнь и судьба даже одного спасённого из жестоких рук ребёнка, стоит того, чтоб за неё умереть. Что, собственно, он и сделал.

И он наверняка знал, чем всё это кончится.

Смит помолчал. Затем коротко кивнул, и подал комиссару руку. Тот пожал её, тоже кивнул, и скрылся в люке. На этот раз пилот «Гольфстрима» не решился что-либо сказать — возможно, из-за выражения лица комиссара…

Дома, в квартире, где всё было покрыто пылью и тянуло затхлым запахом нежилого, словно казённого, помещения, комиссара никто не ждал.

Сам не зная почему, он долго стоял в прихожей, закрыв за собой дверь, но не входя.

Странно. Раньше он считал себя — одиноким волком. Готовым ко всему. Даже к смерти.

Но теперь понял, кому было стократ тяжелее.

Зисерманн не мог не знать, не понимать, к чему он идёт.

И все эти двадцать долгих лет, пока он беспринципно выколачивал из банкиров деньги подлым шантажом, и строил свои агрегаты, он видел вдали, там, у горизонта, лишь одно — свою смерть.

Но, похоже, он считал это вполне подходящей платой за лучшую долю тех, кто остался без материнской ласки и отцовского крепкого плеча…

Добился ли он этого? Улучшится ли что-нибудь после Обращения Президента? Ответа у комиссара не было. Из этого расследования он вынес лишь страшную пустоту в душе, и колоссальную усталость. Нет, не физическую — его везде возили! — а моральную.

Сможет ли он забыть эту руку, отчаянно сжавшую его кисть? И медленно потухающие глаза…

Но себя ему не в чем упрекнуть. Он не позволил прервать Обращение… Значит, надежда есть.

Надежда…

Есть?