Ошибка доктора Свиндебарна

— А-а, это тот, что пробрался через Монгольскую границу? Он — просто подсадная утка. Как и другой, приплывший через японское море на модифицированной торпеде. Они знают, на что идут, чем рискуют. Они согласились из-за… — Зисерман потёр пальцами в известном жесте, — денег. И мои соратники по интернату ни при чём, на случай, если вы думаете, что они — сообщники.

Нет, я просто заплатил, и посулил ещё деньги, и двое людей, самых обычных россиян, коренных, так сказать, жителей, будут ждать у хронометров назначенного часа, и в нужный момент нажмут кнопки. Кстати, они совершенно не в курсе… Потому что кнопки сработают только в том случае, если свою нажмёт третий человек, сидящий сейчас перед телевизором.

Комиссар ощутил странную раздвоенность.

С одной стороны он знал, что сейчас люди, прослушивающие их разговор, отдадут Приказы, и начнётся операция по экстренной эвакуации Вашингтона, с неизбежной паникой и суетой. С другой — не мог не поразиться научному и организаторскому таланту своего собеседника. Звучит слишком правдиво — за деньги можно нанять кого угодно, чтобы нажать всё, что угодно. Особенно, если не знаешь, что случится в результате такого нажатия…

— Но… Вероятно, что-то может повлиять на вас, и вы остановите свою чёртову «машину»?

— Нет. Да я и не вижу смысла, или необходимости в этом.

— Хм-м… То есть напоминать вам о гибели ни в чём не повинных…

— … людей не надо. Повторяю: это никак не повлияет.

— А если бы скажем… Я использовал как аргумент, угрозу того, что Спецслужбы России сгноят в застенках вашу первую девушку… ваших сообщников… ваших соратников по детскому дому… — на каждый полувопрос Зисерманн только качал головой. Комиссар замолчал. Зисерманн договорил:

— Использовать как «аргумент» судьбу этих людей не удастся. Во-первых, моя первая девушка — назовём вещи своими именами! — была настоящей развратной сукой, использовавшей меня для повышения своего престижа в институте… Ну, это к слову — я бы с удовольствием посмотрел ещё, если б её стали пытать, как в гестапо… (Извините, не удержался — шутка!)

Ну а во-вторых, как вы, наверное, уже поняли, жизнь человека не имеет для меня больше никакой ценности.

— А что — имеет?

— Да вы философ, комиссар… Жаль будет убивать вас. Но пока время терпит, могу и ответить — мозг. Да-да, не удивляйтесь, я ценю только разум. Да и то — лишь в узком контексте. С той точки зрения, что тем, кто может и хочет изобретать и строить различные… Устройства — нужно предоставлять все доступные стране средства и возможности…

— А если бы сейчас я вам сказал, что то самое, «продажное и подлое», Правительство США, предоставит вам полную амнистию, новое имя и лицо, и даст возможность изобретать и строить всё, что только пожелаете, то…

— То я бы отказался. Я — не Вернер фонБраун. И создавать оружие для кого-то, да ещё такое, что возможно будут использовать против моей бывшей Родины… Нет.

— Но как вы в таком случае надеетесь выйти живым из теперешней ситуации?! — комиссар действительно недоумевал, учитывая смертельное кольцо, ощетинившееся пулеметами, пушками, ракетами беспилотников, и даже — носителями ядерных тактических боеголовок, нацелившееся сейчас на симпатичный домик и его обитателя.

— А очень просто. Вот — я покажу вам. — Зисерманн встал, направившись к большому окну в кухонном «уголке», — Это поможет мне.

Из-под стола он вынул устрашающего вида конструкцию с торчащими проводами, реле и конденсаторами, с параболическим раструбом на конце, и спусковым крючком.

— Это — моё последнее. Не нуждается в противолуче для резонанса. Я просто проведу лучом по всему периметру, и за пределами десяти шагов от дома образуется провал. Конечно, не такой огромный, как, скажем, в Цюрихе… — внезапно Зисерманн прервался на полуслове, сделав два шага вперёд, словно от резкого толчка, и комиссар как в замедленном кино увидел, как из груди изобретателя разлетаются фонтаны брызг крови! Что-то глухо стукнуло о противоположную от окна стену. Наверняка пуля пятидесятого калибра. Наверняка оставляющая в теле огромную вакуумную дыру.

Зисерман мешком осел на пол, выпустив из рук свою чертовщину. Захрипел, вскинув руки к горлу и груди…

Комиссар опустился перед ним на колени. Пульс ещё прощупывался. Судя по выходному, разворотившему полгруди, отверстию, комиссар понял, что запрет на пули с мягким наконечником, или смещенным центром тяжести действительно на спецслужбы США не распространяется.

Внезапно учёный открыл глаза. Липкая от алой крови ладонь схватила руку комиссара. Из кривящегося в конвульсивных гримасах рта, толчками, с потоками выплёскивающейся, словно от поршня, крови, донёсся голос:

— Ты читал. Ты… Знаешь! Не позволяй… им… остановить… об… ращение Пре…

Рука, сжимавшая, словно клещами, кисть комиссара, ослабла и выпустила её. Рот замер, но застывший взгляд всё ещё удерживал глаза комиссара.

Только когда глаза остекленели, в комнату ворвался спецназ.

Вошёл спецагент Смит. И замер на пороге.

Комиссар встал. Достал носовой платок. Вытер не торопясь свои руки. Вошло ещё несколько агентов. Смит спросил:

— Он… Не успел нажать?..