Ошибка доктора Свиндебарна

И чего только он по телефону не говорил — я таких гадостей больше никогда ни от кого… Но в конце, когда он понял, что я решилась окончательно, и к нему не вернусь, он это и сделал. То, что явилось последней каплей, и из-за чего я и перевелась. Из-за чего его чуть не посадили в первый раз. Но хоть из комсомола исключили. Правда, тогда это уже не имело значения — комсомол, в смысле…

Я пришла однажды с занятий. С Сашулей как раз накануне… Поговорила конкретно. Ну… Кричала, конечно… Объяснила, какой он… Гад. Расставила, словом, все точки над «и»!

Так вот, подхожу к квартире. Перед входной дверью стоит большая эмалированная кастрюля. И оттуда идёт пар — ну, словно её только что сняли с плиты.

Я подумала, суп кто-то оставил, пока нёс по лестнице… Оно и верно: суп… Ещё обратила внимание: вонь на площадке стояла страшная — варёной шерстью, как в красильнях.

Это моего кота, моего Барсика эта… Этот нечеловек сварил, да ещё вживую — потом, когда я очнулась, и отец, прибежавший на мой крик, вытащил трупик из кастрюли, оказалось, что кот связан, и привязан к куску рельса на дне…

Отец сразу вызвал милицию, руководство Института… — женщина замолчала, кусая губы, и моргая, перевела взгляд в угол — похоже, боль и шок от старых ран так и не прошли до конца, и скрыть их невозможно несмотря на всё железное самообладание.

Комиссар и сам чувствовал, как по мускулистой спине бегут мурашки — с такой злобой и садистскими замашками он давно не сталкивался лично. Зато отлично знал, кто сталкивался — узники нацистских концлагерей!

— После этого всё и завертелось. Собрания, Протоколы. Исключение Александра из Комсомола. Правда, в Институте его оставили — вынесли Общественное порицание, указали, что если в будущем… Хоть что-то такое… Или хоть на пушечный выстрел — ко мне…

Просто не хотели портить «показатели».

Александр выигрывал для Деканата факультета все Государственные студенческие Олимпиады. Да и Московские. И если бы они его…

Позор для Физтеха, словом.

Только я-то ждать продолжения «разборок» не стала — перевелась в Новосибирский.

Потому что отец мне не показал, но я видела — он достал оттуда, из кастрюли, ещё и записку. Я-то знала, что там написано: «Найдёшь другого парня — то же и с ним будет!»

— А вы не думали, что там может быть и другой вариант? — мягко нарушил затянувшуюся паузу комиссар, — Ну, например, что такое может случиться… С вами?

В глазах, поднятых на него, комиссар не увидел испуга. В голосе Натальи его тоже не было. Только спокойная, взвешенная уверенность:

— Нет, мосье комиссар. Мне он не стал бы угрожать. За всё время наших «встреч» он меня и пальцем… Сердился на меня, бывало, конечно! Но — по стенам, по перилам — кулаками бил, но меня… Не прикасался даже! Нет — никогда бы он меня!..

Думаю, это… Он действительно любил меня. Больше жизни, как уверял. И он никогда бы… — она покивала до сих пор грациозно сидевшей на мускулистой длинной шее головой. — Потому что я уверена: подсознательно он до сих пор верит, что я могу передумать, и снова стать «его девушкой»!

«… Она была всё же божественно хороша — этакая цветущая роза. Нет, роза — это слишком банально для неё. Лилия. Нильский лотос. Магнолия. Да — вот это ближе. Экзотическое и невероятно привлекательное создание. Я буквально сошёл с ума. Одурел от аромата. Забыл на время о долге. И даже мести… Нет, вру: я не забыл. Я просто отложил её. А Наталия… Я понимаю теперь, как это — любить… Почему чёртовы поэты пишут всю эту бредятину о «замершем в экстазе сердце» и «трепете вздохов под луной». Это правда — сердце замирало. И ощущения были — бр-р-р!

Почти так же жутко, как в бочке с гвоздями…

Но что толку?!.. Я же видел — любви-то… этой огненной лавины, что сносит голову, и лишает контроля, у неё-то — как раз и нет! А я-то, кретин, дятел, все надеялся — что мои старания растопят айсберг…

Ага, растопят — два раза!

Более глубокой раны этому моему наивному сердцу не наносили даже они! Они просто мучили тело, но не покушались на Дух. Просто — ломали.

Нет, они — не сломали. И — не сломили.

А вот она…

Ей почти удалось. Почти сломить меня. Унизить.

Нет, никто больше так не посмеётся надо мной, над Александром Зисерманном!!!

После полугода воздыханий, когда я, как несмышлёный наивный юнец, был готов — да и делал! — тысячу глупостей ради неё, она наконец решилась…

«Подарить» себя мне.

Это она так выразилась, нисколько не сомневаясь, похоже, что не разочарует меня — ещё бы! Опыт-то общения с поклонниками, как я слышал, но не хотел, баран, верить — у неё, похоже, имелся немалый! Когда я, трепеща и вожделея, словно всё тот же поэт, с дебильной платонической Любовью, оглаживал и обцеловывал восхитительно пахнущее и божественно стройное поджарое тело, она гладила мои волосы… И это было верхом блаженства — да, именно так! Моё чёртово сердце превратилось в свиной студень, и трепетало ну в точности как он…

Но потом, когда Она несколько нетерпеливо подняла меня с колен, и дотронулась рукой до… Я понял сразу две вещи: моя Богиня вовсе не так неопытна, как я, нецелованный целомудренный придурок.