Ошибка доктора Свиндебарна

— Похоже, местные российские бюрократы здорово озлобили его ещё в молодости… — протянул Огюст, — Не думаю, что чиновников и… Буржуев он сильно любит. — Согласен. (А можно подумать — мы их любим!) Однако мы ещё не знаем, кто, как, и почему отказал ему — не знаем даже, в чём: то ли — в финансировании, то ли во въезде-выезде. Впрочем, нет — не совсем верно! Я уже точно выяснил, что семнадцать лет назад ему отказали во въезде в США.

— Вау! Так что, господин комиссар? Получается, следующий удар он нанесёт там?!

— Очень возможно. Вот — взгляните. Это — фото из визового отдела Канады. Три месяца назад получено разрешение на въезд для господина профессора Кнута Бенингссона. С последующим проездом через территорию США и Мексики, для «климатологических исследований». Экспедиция под патронажем Стокгольмского Университета.

Усы, окладистая борода и очки нисколько хищно-сосредоточенного выражения на лице «господина профессора» не изменили. Скорее, ещё рельефней его акцентировали.

— Чё-ё-ё-рт! Мосье комиссар! Беру назад свои сомнения на ваш счёт… И приношу извинения! Похоже, мы-таки нашли его! — Огюст прямо-таки задыхался от эмоций, даже стукнув кулаком по ладони.

— Не так быстро, мосье Огюст. Наш МИД уже отправил все нужные запросы, и в Интерпол, и в Канаду. Но! Как говорят русские — не говори «Гоп!», пока не прыгнешь! Мы ещё не поймали его.

И что-то мне подсказывает, что это окажется непросто.

Уж слишком он выглядит… Ученым. Вернее — наученным. Горьким опытом.

Сравнительно небольшой А-340 коснулся полосы с чуть слышным шорохом, и, подпрыгнув, понёсся по щербатой бетонной реке. Всех, кто сидел в салоне, ощутимо тряхнуло.

Комиссар не любил полёты. Ну, вернее, он не любил только взлёт и посадку — словно тебя неудержимо несёт куда-то в неизвестность тряским галопом взбесившаяся лошадь трёхсот тонн весом! У которой может в любой неподходящий момент отвалиться какая-нибудь существенно важная для этого самого полёта, деталь…

После рулёжки и неизбежного ожидания, подсоединили выходной рукав. Так что комиссар даже не смог посмотреть, как изменилось за двадцать лет Шереметьево-два по сравнению с родным суетливо-деловым Орли. Да и ладно.

Поскольку у него была только ручная кладь (разумеется, чёрный дипломат!), он прошёл сразу в зал встречающих.

Среди сотен возбуждённо-радостных и напряжённых лиц в глаза сразу бросался метровый транспарант: «Мосье Жюль Паскуаль». Комиссар хмыкнул: а молодец Сергей. Хоть, вроде, и ни к чему — а соблюдает элементарную осторожность. А мог бы и просто написать: «Комиссар Бланш» — наверняка никто бы все равно не почухался. Потому что, если он правильно все просчитал, Зисерманн сюда вряд ли вернётся. Мстить здесь, похоже, уже некому: все его коллеги и начальники на пенсии. Или поумирали.

Комиссар направился к человеку в неприметном коричневом костюме с умными глазами, который и сам уже давно «отловил» его взором, и теперь сопровождал, пока комиссар спускался, и проходил формальный таможенный досмотр.

А формальным тот стал, как только служащий в опрятной униформе взглянул в его паспорт. После чего сразу дежурная улыбка слегка преобразилась в смысле большего радушия, и прозвучало:

— Благодарю, это всё. Добро пожаловать в Россию, мосье Бланш.

— Спасибо. — комиссар отметил, как сразу улыбка вернулась в глубины настороженного взгляда, стоило к стойке подойти следующему в очереди пассажиру. Человек с транспарантом уже успел полотнище сложить, и ждал сразу у турникета.

— Рады приветствовать вас в Москве, господин комиссар! Прошу следовать за мной. — комиссара вежливо, но быстро повели обратно на лётное поле через какие-то служебные коридоры, и двери с кодовыми замками, которые его провожатый открывал просто и легко — словно и жил здесь.

На лётном поле стоял почти оглушающий гул, мерзко воняло соляркой, пылью и выхлопными газами. И если бы не припаркованный у стены из чёрно-зеркального стекла чёрный лимузин, комиссар не понял бы, зачем его сюда вернули.

Сергей вылез с заднего сиденья:

— Чтоб мне провалиться! Жюль, старина! Ты ничуть не изменился! — они обнялись, потискав друг дружку в объятиях. Комиссар сразу сдался — русский мог бы ходить на медведя без рогатины и ружья!

— Сергей! Хватит, мастодонт ты этакий, а то я задохнусь!.. Я тоже рад тебя видеть! Но вот над улыбкой надо поработать — не получается у тебя говорить комплименты. Я знаю, что жутко постарел… — от комиссара не укрылось сожаление и сочувствие, появившиеся в глазах встречающего.

— А-а, ерунда! И не такой уж ты седой. Взгляни лучше на мою шикарную плешь! — последовало приподнимание головного убора, с нагибанием головы, — Это всё чёртова фуражка: под ней зимой холодно, летом — жарко!

Они влезли в салон, в котором свободно могли разместиться два отделения пехотинцев в полном вооружении. Бар, телевизор и мягкие кресла приятно радовали глаз. Запах дорогой кожаной обивки и настоящих сигар сразу перебил все наружные запахи.

— Слушай, а ты неплохо устроился! — не без доли ехидства констатировал комиссар, похлопав по сиденью, и покачав головой.