Ошибка "2012". Джокер

— Вот именно, — кивнул Краев. — Чем дальше мы продвигаемся по шкале в будущее, тем плотнее сжимаются витки времени. Сама эволюция идёт в устойчивом направлении, как говорят, векторно, но движется революционно — скачками. Кризис, потом скачок, кризис — скачок. И каждый даёт качествен­ное усложнение системы. То пар появляется, то ком­пьютеры с Интернетом... Гак вот, частота скачков увеличивается в геометрической прогрессии. А если свести и математически обработать данные из раз­ных наук, от геологии до обычной и бактериальной палеонтологии, плюс археология и история, выясня­ется, что точки кризисов очень точно ложатся на так называемый гладкий автомодельный аттрактор. То есть и биологическая эволюция, и эволюция соци­альная имеют одни глубинные корни, одинаковые механизмы.

— И сразу возникает вопрос, где же сходит­ся наша последовательность, — проговорил Нали­вайко. — Где математический предел на временной оси, когда частота революционных вспышек стре­мится к бесконечности, а период между ними — к нулю?

— «Сингулярность истории», — сказал Краев. — Как в центре чёрной дыры. Историческая спираль свернётся в точку, можно даже вычислить, где имен­но... Для всей планетной истории — и биосферной, и социальной — уже вычислили год. Две тысячи четвёртый... Ага, он уже миновал, а мы ничего осо­бенного не заметили?

— Разброс, — кивнул Наливайко.

— Именно, — скачал Краев. — Если взять человс* ческую историю, предельная точка выпадает на две тысячи двадцать седьмой. А если обособить ту часть кривой, которая относится к Новой эре, получается две тысячи двенадцатый. Тот самый, на котором за­вершаются календари майя... Вот она, сингуляр­ность, у нас прямо под носом. Формально мы сейчас, вблизи точки, где скорость истории должна стать бесконечной... На практике это будет скорее всего означать переход в совершенно другой рукав ис­тории. Какой — пока невозможно даже предпола­гать. Лишь бы наша история не оказалась... хм, без­рукавкой...

— Две тысячи двенадцатый... — потёр лоб Нали­вайко. — Знаете, что я вам скажу? Умирая, сэр Эн­дрю... профессор Мак-Гире... завещал преданному слуге передать мне: «две тысячи двенадцать». А ведь целью его эксперимента было моделирование «тра­ектории истории», основываясь на теории Теслы о нулевой точке эфира как шарнире вероятной альтер­нативности. Я же говорю — мы с бедным сэром Эн­дрю подошли к той же проблеме, только с другого конца И с аналогичным результатом. Дай-то Бог, чтобы ошибочным... Безрукавка...

— Мы-то ладно, у нас компьютеры и экспери­ментальные установки, но вот откуда майя было об этом известно? Дай-ка Бог памяти... — Краев на­прягся, стиснул кулаки и мрачно проговорил: — Они указывали день — второй Ахау третьего Кан- хина, что соответствует двадцать третьему декабря две тысячи двенадцатого, и пройдет он под знаком Бога Солнца Девятого влыдыки ночи. Луне будет восемь дней, и она будет третьей из шести...

— Эко вы сгустили краски, молодой человек, — невольно поёжился Наливайко. — Аж мороз по ко­же! Вас послушать, полный абзац, безнадёга, все ку­таемся в простыни и ползём на Южное кладбище... А ведь точка сингулярности-то является одновре­менно и точкой бифуркации, после неё возможны разные траектории развития. С летальным вариан­том всё ясно: кризисов у нас выше крыши, и каж­дый на заглядение. Генетический, экологический, ресурсный, кризис внутренней технологической не­устойчивости... А вот как там с вариантом выжива­ния? По-прежнему полный мрак, как у майя?

— Вечер добрый, — заглянул в палатку Коля Бо­рода — Не помешал?

Похоже, он был в прекрасном настроении и же­лал поделиться.

— Заходи, Коленька, — обрадовался Наливайко. — Ну-ка, расскажи, говорят, там твои что-то интересное откопали?

— Угу, — с гордостью кивнул Колян. — Кладби­ще нашли офицерское, войска СС. Кинжалы, пара­беллумы, амуниция, одежонка, мелочовка, кресты... Почва там тяжёлая, глинистая, а значит, всё в це­лости и сохранности. Тела правда, тоже... но в це­лом — неплохая прибавка для бюджета.

Он перехватил взгляд Василия Петровича и, ка­жется, собрался встать в защитную позицию. Дескать, хорошо рассуждать о борьбе за чистую идею, но в реальном мире это не очень прокатывает. Экипиров­ка, снаряжение, транспорт, бензин, жратва... не говоря уже о взятках чиновникам. Вот уж у кого никто не забыт и ничто не забыто. Вероятно, Коля ещё со­бирался поведать человек)' старшего поколения, что они с коллегами не имели никакою отношения к ма­родёрам, которые торгуют жетонам и • «смерп i и ками », организуют пункты по приёму цветных металлов и без зазрения совести толкают бандитам оружие. А также к уродам, которые добывают тол, нанимая для этого за гроши гастарбайтеров...

Много чего мог бы сказать Коля Борода, но не довелось. Мимо палатки, насвистывая нечто фольк­лорное, прошёл по своим делам Мгиви. и Коля тот­час забыл, о чём собирался порассуждать.

— У, ненавижу... — тяжело выдохнул он. — Гни­ды черножопые. Тварь...