Осенний призрак

Меня ведь и самого погубила любовь в тот вечер, и тогда я обратился к деньгам. Я ведь знал еще тогда, в Лунде, когда корпел над учебниками по юриспруденции, что деньги — моя единственная возможность вернуть любовь. И именно поэтому с таким рвением изучал кодексы, разрывая пальцами тонкие страницы.

47

Лунд, 1986 год и далее

Молодой человек листает шелковистые страницы толстого сборника законов.

Он воспользовался берушами, чтобы отгородиться от звуков, доносящихся из коридора студенческого общежития. У него синие глаза, будто предназначенные для фотографирования страниц. Ему нетрудно изучать юридические науки, законы хорошо укладываются в памяти, чтобы он мог применить их, когда потребуется.

Он уже на третьем курсе. Собственно, уже сейчас он знает вполне достаточно, чтобы заседать в каком-нибудь столичном суде. Ему потребовалось три года, чтобы подавить в себе обиду, забыть то, что случилось в Линчёпинге, в Кафедральной школе, в его прошлой жизни.

Конечно, и здесь есть те, чьи фамилии вписаны гусиным пером в дворянские книги. Хотя в Лунде они привлекают к себе гораздо меньше внимания, чем в Линчёпинге.

Однажды ночью он взобрался на крышу роскошного университетского корпуса, скрываясь от шума, мешавшего ему работать. Он ездил в Копенгаген за амфетамином,[68] который не давал ему уснуть во время занятий. Он обманул таможенников в Мальмё, спрятав таблетки в трусах.

Этот молодой человек не участвовал в карнавале на втором курсе и позже других стал посещать пабы и бары. Он снискал себе репутацию большого умницы, достойного внимания самых красивых девушек. Но многие распускают сплетни и шепчутся за его спиной. Кто он, откуда? Как-то раз на парковке за корпусом студенческого общежития он до крови избил одного парня из Линчёпинга. Тот говорил всем, кто интересовался личностью Йерри: «Петерссон — ноль. Он человек без имени, из никакой квартиры в никаком городе».

— Ты ничего не знаешь обо мне! — кричал Йерри, стоя над лежавшим на земле парнем, чье тело казалось бесформенной черной глыбой в тусклом свете одинокого уличного фонаря. — Ты больше ничего не будешь обо мне рассказывать. Ты позволишь мне быть тем, кем я хочу, иначе я убью тебя, дьявол! — Он поднял с земли какую-то металлическую штуку, похожую на нож, и приставил ее к горлу парня: — Слышишь ты? Я отрежу тебе голову ножом от газонокосилки.

Йерри знал о женщинах все. Какими они могут быть мягкими и теплыми и как они умеют преображаться, каждая по-своему. Они питали его силы снова и снова.

Он знал, что значит хотеть женщину. Лежа в своей кровати в общежитии, он часто думал то об одной, то о другой женщине, которые должны принадлежать ему, словно заклиная их таким образом.

Эти мысли были тайной, помогавшей ему оставаться самим собой.

48

«Они приближаются, Малин.

Они входят в твои сны, сплетенные из тайн.

Люди, не сумевшие справиться со своей жизнью и со своим страхом. Они просят о помощи, раскрывая рты беззвучно, словно змеи.

Они будто обречены вечно блуждать в печали.

Все они в твоих снах, Малин, и тот мальчик тоже.

Кто это там шепчет твое имя?

Ничего больше нет: ни мира, ни жизни, ни человеческих чувств, ни змеенышей, ползающих по распухшим крысиным тушам в затопленной городской канализации.

Только страх — самое серое из всех чувств».

Я хочу проснуться, Мария.

Я заснула слишком рано.

Фредрик Фогельшё еще не спит. Он сидит в кресле и смотрит на висящие над камином часы с маятником из черного мрамора. Они украшены изящными столбиками и, кажется, составляют с камином одно целое. Сейчас часы пробьют половину двенадцатого.

Снаружи сыро, а здесь, внутри, тепло. До озера Роксен всего несколько сотен метров.

В камине потрескивает огонь, тлеющие поленья то переливаются всеми оттенками оранжевого цвета, то вдруг становятся серыми. В комнате уютно, спокойно и пахнет горящим деревом.

Фредрик Фогельшё берет рюмку с коньяком в левую руку и круговыми движениями, чтобы лучше почувствовать запах, поднимает ее к носу. Вдыхая сладковатый аромат, думает о том, что отныне ничего не будет пить, кроме коньяка «Деламейн», и что хотел бы окончить жизнь с рюмочкой «Деламейна» в руке.

Все-таки хорошо, что у Эреншерны такие связи. Ночи в тюрьме были ужасны: одиночество плюс слишком много свободного времени на размышления. Но там он понял одну вещь, которая дошла до него в тот момент, когда старик-комиссар стал расспрашивать его о семье. Ни деньги, ни Скугсо не играют в сущности никакой роли. Все, что имеет значение в его жизни, есть у него здесь, в этом доме: это Кристина вместе со своей неуклюжей любовью и дети. Кристина никогда не примирится с отцом, хотя за годы брака она стала самой настоящей Фогельшё. Но даже это неважно.