Осенний лис

Тяжелыми каплями сочились минуты, а Жуга все тряс и тормошил спящего друга за плечо, за руки, за волосы, пока стынущее в снегу тело, страшно тяжелое и податливое, не завалилось вдруг с боку на спину и не замерло так. Холодный лунный свет посеребрил тронутые инеем волосы и бороду. Влажным блеском отразился в невидящих глазах. Жуга вздрогнул и отшатнулся.

Откуда-то из дальнего далека вдруг донесся тоскливый и протяжный волчий распев, отзвучал и смолк, не оставив после себя даже эха. Разом навалившись отовсюду, ватным комом вернулась тишина — ни шороха веток, ни снежного скрипа.

Ни сердцебиения, ни дыхания.

Вайда был мертв.

* * *

Отец Алексий — приходский священник — жил на отшибе, на самом краю села, и когда ранним утром в окошко постучались, он нисколько не удивился и молча пошел открывать: если входить в деревню с южной стороны, то его дом стоял первым, и прохожие люди в поисках ночлега, милостыни или воды частенько заходили сперва к нему, и только потом — к другим.

Стоявший на пороге хаты странник был молод и худ, смотрел устало, и опирался на посох. Рядом, соруженные из срубленной ели, замерли сани-волокуши; свежевыпавший снег еще хранил их неровный след — путник и впрямь шел с юга. Сверху, закутанное в плащ, лежало закоченевшее тело.

Священник все понял без слов, окликнул попадью. Та заохала, запричитала и, набросив старый тулуп, побежала за соседями. Вскоре явились два сонных ухватистых мужика, схожие фигурой и лицом — братья? — подняли покойника и куда-то унесли.

Деревня помаленьку просыпалась. Подходили люди, спрашивали. Плохие новости бежали скоро — к середине дня уже все знали о случившемся несчастье. Кое-какие деньги у рыжего паренька водились; кошель перешел из рук в руки. Две бабки взялись обмыть и убрать усопшего, Ондржей-столяр подрядился соорудить домовину.

Прихожего человека проводили в дом, усадили за стол. Попадья поставила самовар, собрала снеди — тот не притронулся к еде, лишь выпил чаю, и после, обсохнув и обогревшись в натопленной горнице, поведал в нескольких горьких словах, что и как случилось. Говорил он медленно, тяжело, часто умолкая и глядя в одну точку.

— Как звать-то тебя?

Паренек поднял рыжую голову.

— Жуга.

— А его... как звали?

— Вайда.

— Откуда он?

— Откуда шел — не знаю. В Стршей Кронице мы повстречались.

Священник помолчал.

— А промышлял чем?

— Ходил, странствовал... песни пел. Хорошие песни. Свои.

— Рифмоплет, что ль? — спросил отец Алексий. Жуга кивнул. — А сам ты кто будешь?

— Травник я... все в толк не возьму, от чего он умер. Земля ведь еще теплая была, когда я его поднимал.

— Верю.

— И ночью оттепель была...

— Да.

— Он не мог так просто замерзнуть.

— Наверное, не мог...

Бессильно подперев голову рукой, Жуга сидел за чашкой остывшего чая, изредка вороша рукой рыжие всклокоченные волосы. Поднял взгляд — в кривозеркалье начищенного самовара отразилось худое, изможденное лицо. Жуга прикусил губу и сжал кулаки.

— Куда его унесли?

— В церковь.

Жуга повернул голову.

— Мне нужно... туда.

— Сиди, сиди... Там и без нас все сделают, как положено. Вечером сходим.

Жуга некоторое время молчал, о чем-то размышляя, затем помотал головой.

— Нет, — сказал он, вставая. — У меня еще есть девять дней. Пойдем сейчас.

Отец Алексий ничего не понял, покачал головой, но перечить не стал, и молча принялся одеваться.

* * *

Бревенчатая маленькая церковь оказалась на удивление новой и ухоженной, вот только выстудилась изрядно. Светились лампады у икон. Где-то за стеной потрескивала печь — мягкими волнами оттуда расходилось тепло. Наверху, в купольном сумраке виднелись размытые лики стенной росписи. Пахло ладаном.

Гроб с телом Вайды стоял у алтаря. Горели свечи в изголовье. Переодетый и причесанный, рифмач лежал, словно живой, и лишь лицо его, непривычно бледное и спокойное, выдавало истину.

— Где его похоронят? — хрипло спросил Жуга и закашлялся. Звук заметался эхом в гулкой церковной пустоте и затих где-то в углу.

Отец Алексий пожал плечами.

— Здесь... А почему ты спрашиваешь?

— Не всегда лицедеев хоронят на кладбище.

— Он ведь православной веры?

Жуга не знал точно, но кивнул, нимало не колеблясь: «Да».

— Тогда, как и всех, — на погосте. Я поговорю с поселянами, к завтрему выкопают могилу.

Жуга покачал головой, поднял взгляд на священника, и голубые глаза его так ярко вдруг блеснули, отразив свечное пламя, что отцу Алексию стало не по себе.

— Не надо, — тихо сказал Жуга. — У меня нет больше денег.

Он покосился на гроб и снова вздохнул.

— Я сам буду рыть.

* * *

Солнце клонилось к вечеру, когда Жуга, скользя и опираясь на посох, медленно поднимался на гору, где примостилась низкая черная хибара деревенской кузни. В кузницу вела тропинка. Узкая и плотно утоптанная, она подходила к самым дверям ее и после убегала дальше, спускаясь к воде, к пробитой в речке проруби. В кузне явно кто-то был — тонким звоном пела под ударами молотка старая наковальня. Жуга не стал стучаться — все равно бы не услышали — и, подойдя, сразу открыл дверь, вошел и огляделся.