Осенний лис

— Ладно же, — кивнул угрюмо пан Владислав и глянул на Кришана. — Отведи обратно этого... Если к вечеру не окочурится, так и быть — спробуем зелье. — Он снова повернулся к знахарю. — Коль поможет — твое счастье, травник. Нет — пеняй на себя. На кол не посажу, но плетей отведаешь... Эй вы, олухи! Травы не выбрасывать — найдите место, где посуше и там схороните. А тронет кто — головы поотрываю... А теперь — пошли все вон!

Кришан кивнул, не говоря ни слова, подхватил свисающий конец цепи и подтолкнул пленника к двери. Тот глянул на него через плечо, сощурился недобро, но смолчал и двинулся вперед по коридорам, то и дело останавливаясь, пока Кришан затворял за ними двери — по замку гуляли сквозняки. В подвале он с рук на руки сдал пленника тюремщику и ушел. Железо грелось, кузнец, как ему и было приказано, еще ждал. Цепь сунули в кольцо, склепали звенья. Кузнец ушел, собрав свой инструмент, и дверь за ним закрылась.

Парень все также молча опустился на лежак, поежился от сырого холодка и потянул к себе одеяло. Миклош завозился — из-под вороха серых тряпок показалась косматая седая голова.

— Гляди-ка, жив! — ощерился он. Сел, почесался, звякая цепями. Кивнул на потолок. — Чего ты там делал-то?

— Графа пользовал, — ответил хмуро тот.

— Самого?!

— Угу.

— И что, — ахнул Миклош, — неужто не отравил душегуба?

Тот покачал головой.

— Ну и дурак! — он плюнул яростно и вновь полез под одеяло. — Так и так — подохнешь, — проворчал он оттуда. — А мог бы запросто его с собою прихватить — все ж людям польза...

Вскоре он захрапел.

Боль, как видно, донимала графа не на шутку — не к вечеру, но через два часа пришли проведать, что и как, и убедившись, что травник жив и вроде как здоров, ушли доложить. Охранник принес им хлеба и воды и направился к себе — спать.

За окном темнело.

— Возьми мой хлеб, — сказал вдруг странник, когда Миклош проглотил свою долю. Старик поперхнулся, глянул недоверчиво:

— Это ты с чего вдруг?

— Все равно пропадет, — непонятно ответил тот, отломил корявую жесткую корку и пододвинул остальное Миклошу. — На, ешь. Воду оставь! — добавил быстро он, когда тот потянулся к его кружке.

— Ага... Значит, помирать ты еще пока не собираешься, — кивнул тот задумчиво.

— Успеется, — буркнул травник.

Он всухую дожевал горбушку долго еще сидел неподвижно, молчал, разглядывая скованные руки. Отставил в сторону нетронутую кружку и осторожно развернул закатанный рукав. Разжал кулак — на ладони остались лежать шесть сморщенных сушеных ягод — четыре черных и две красные.

— Это что там у тебя? — Миклош вытянул шею, пытаясь что-то разглядеть в неверном сером свете, лившемся снаружи в узкое окно. — Ягоды какие, что ль?

— Ягоды, ягоды... Ты вот что, — он поднял взгляд. Глаза его блеснули. — Что бы со мной ни приключилось, не трогай их, ясно?

— Куда уж яснее... А что это?

— Даст бог, так потом объясню, а пока что — молчи.

Травник умолк и нахмурился, рассеяно катая ягоды по ладони.

Четыре черные горошины росли когда-то в чаще леса близ болота — то был редкий в здешних сухих местах черногон, сладковатый на вкус и гибельный, как сама смерть. Парень и сам уже не помнил, зачем прикупил в городской лавке вместе с прочими травами дюжину этих черных морщинистых шариков.

Две красных ягоды, еще хранившие сухую пуповину черешка, созрели высоко в горах, на тонком стебле перегибели. У волохов любой ребенок хоть раз, да испробовал на себе это сильнейшее рвотное.

Травник вздохнул и, больше не колеблясь, сунул в рот четыре черных ягоды и принялся жевать. Язык мгновенно занемел. Травник глотнул воды, и подождав, пока не зашумело в голове, заел все это дело красными ягодами.

Дурман свинцом заполнил тело, сердце вдруг забилось редко, и каждый удар гулко отдавался в голове. В горле было сухо. Он сглотнул и потянулся за кружкой — рука подчинилась неохотно, медленно, будто чужая. Непослушные пальцы выломали щепку, укололи руку. Боли не было. «Пора!» — решил он.

Большой палец вышел из сустава неожиданно легко и быстро — травник аж сам вздрогнул от неожиданности, а вот с остальными костями пришлось повозиться. Он не хотел спешить, опасаясь растянуть суховязки. Шум в голове нарастал, перед глазами все плыло. Нахлынули забытые воспоминания. Дед Вазах ухитрялся поучать, даже вправляя ребятне выбитые в драке пальцы... Так... потом — вот так... Давайте, руки, ну пошевелитесь же!

Он закусил губу. Кость щелкнула, выскакивая прочь, и вдруг ладонь сложилась вдоль, как смятая перчатка. Тяжелый браслет звякнул о камни стены, повис пустой и закачался на цепи. «Господи Боже!» — ахнул Миклош.